За Петроковом Кмициц снова стал встречать шведские отряды, которые занимали все большие и проселочные дороги. Некоторые из них после взятия Кракова шли к Варшаве, ибо был слух, что Карл-Густав, после того как южные и восточные воеводства изъявили ему покорность и он подписал «капитуляцию», ждет только покорности от остатков того войска, которое находилось под командой Потоцкого и Лянцкоронского, а потом сейчас же двинется в Пруссию, и поэтому высылает вперед войска. Пана Андрея нигде не задерживали, ибо шляхта вообще не возбуждала подозрений, тем более что немало шляхты с вооруженной челядью шло вместе со шведами; другие ехали в Краков, либо на поклон к новому государю, либо с какой-нибудь просьбой, поэтому ни у кого не спрашивали ни пропускных грамот, ни паспортов, тем более что неподалеку от главной квартиры Карла, игравшего в великодушие, никто не решался притеснять шляхту.
Последняя ночевка перед Ченстоховом пришлась пану Андрею в Крушине, но не успел он расположиться на ночлег, как в Крушину прибыли гости. Сначала подошел шведский отряд человек в сто, под командой нескольких офицеров и какого-то важного капитана. Это был человек средних лет, довольно представительный, высокий, сильный, плечистый, с пристальным взглядом, и хотя он носил чужеземное платье и был совершенно похож на иностранца, но, войдя в корчму, он заговорил с паном Адреем на чистейшем польском языке, спрашивая его, кто он и куда едет.
Пан Андрей на этот раз сказал, что он шляхтич из Сохачевского воеводства, так как офицеру могло показаться странным, что подданный курфюрста забрался в такие далекие края. Узнав, что пан Андрей едет к шведскому королю с жалобой на то, что ему не платят за лошадей, офицер сказал:
— Всегда лучше молиться у главного алтаря, и вы, ваць-пане, совершенно правильно поступаете, что едете к самому королю, ибо хотя у него тысячи дел в голове, но ведь он всех выслушивает, а по отношению к вашей шляхте он так великодушен, что шведы даже вам завидуют!
— Только бы деньги нашлись в казне…
— Карл-Густав не ваш прежний Ян Казимир, который должен был даже у жидов занимать, ибо все, что имел, отдават просителям. Впрочем, если только удастся одно предприятие, то денег в казне хватит!
— О каком предприятии вы говорите, ваша милость?
— Я слишком мало вас знаю, пан кавалер, чтобы передавать вам секреты. Знайте только одно: что через неделю или через две казна шведского короля будет так же богата, как казна султана.
— Значит, какой-нибудь алхимик наделает ему денег, ибо в этой стране их ниоткуда нельзя достать!
— В этой стране? Достаточно только смело протянуть руку. А смелости у нас хватит. Доказательство этому — то, что мы здесь властвуем!
— Правда, правда! — сказал Кмициц. — Мы очень этому властвованию рады, особенно потому, что вы научите нас, как загребать деньги лопатой…
— Средства к этому были в ваших руках, но вы предпочли бы с голоду умереть, чем взять оттуда хоть один грош…
Кмициц быстро взглянул на офицера.
— Но ведь есть такие места, на которые даже татары не смеют поднять руку! — сказал он.
— Вы слишком догадливы, пан кавалер, — ответил офицер, — помните, что вы за деньгами едете не к татарам, а к шведам.
Дальнейший разговор прервало прибытие нового отряда. Офицер, очевидно, ожидал его, так как быстро выбежал из корчмы. Кмициц вышел за ним и остановился в дверях сеней, чтобы посмотреть, кто приехал.
Сначала подъехала закрытая карета, запряженная четверкой лошадей и окруженная отрядом шведских рейтар, и остановилась перед корчмой. Тот офицер, с которым разговаривал Кмициц, быстро подошел к карете, открыл дверцы и отвесил глубокий поклон особе, сидевшей внутри.
«Должно быть, какой-нибудь сановник…» — подумал Кмициц.
Между тем из корчмы вынесли горящие факелы. Из кареты вышел какой-то человек, одетый по- иноземному, в черный плащ до колен, на лисьем меху, в шляпе с перьями.
Офицер выхватил факел из рук рейтара и, поклонившись еще раз, сказал:
— Сюда, ваше сиятельство!
Кмициц быстро вернулся в избу, а они вошли вслед за ним. Офицер поклонился в третий раз и сказал:
— Ваше сиятельство, я Вейхард Вжещович — ординарец и провиантмейстер его величества короля Карла-Густава, высланный навстречу вашему сиятельству с отрядом.
— Мне приятно познакомиться со столь знаменитым кавалером, — сказал человек, одетый в черное, отвечая поклоном на поклон.
— Вашему сиятельству угодно остановиться здесь или сейчас же ехать дальше? Его королевское величество жаждет видеть ваше сиятельство как можно скорей.
— Я хотел остановиться в Ченстохове, чтобы помолиться, — ответил приезжий, — но в Велюне я получил известие, что его королевское величество велит мне спешить, и поэтому, отдохнув немного, мы двинемся дальше, а пока отправьте отряд и поблагодарите командира, который его привел.
Офицер вышел отдать соответственное приказание. Пан Андрей остановил его по дороге.
— Кто это? — спросил он.
— Барон Лизоля, императорский посол, который отправлен бранденбургским двором к нашему королю, — ответил офицер.
И, сказав это, он вышел, но сейчас же вернулся.
— Приказания вашего сиятельства исполнены, — сказал он барону.
— Спасибо, — ответил Лизоля.
И с изысканной любезностью высокопоставленной особы он указал Вжещовичу место против себя.
— Ветер что-то завыл во дворе, — сказал он, — и дождь идет. Может быть, придется обождать здесь подольше. А мы пока поговорим до ужина. Что здесь слышно? Мне говорили, что малопольские воеводства покорились его шведскому величеству.
— Точно так, ваше сиятельство. Его королевское величество ждет только изъявления покорности от остатков войска, а потом сейчас же пойдет на Варшаву и оттуда в Пруссию.
— А разве войско наверное изъявит покорность?
— Депутаты от войска уже в Кракове. Впрочем, они иначе поступить не могут, так как у них нет другого выхода. Если они не перейдут на нашу сторону, то Хмельницкий вырежет их всех до одного. Лизоля склонил свою умную голову на грудь.
— Страшные, неслыханные вещи! — сказал он.
Разговор шел на немецком языке. Кмициц старался не потерять из него ни слова.
— Ваше сиятельство, — ответил Вжещович, — что должно было случиться, то и случилось.
— Возможно… Все же нельзя не пожалеть об участи огромного государства, которое пало на наших глазах. Всякий не швед должен скорбеть о нем.
— Я не швед, но раз сами поляки не скорбят, я тоже не чувствую себя обязанным скорбеть, — ответил Вжещович.
Лизоля взглянул на него внимательно.
— Правда, у вас не шведская фамилия. Вы откуда родом?
— Я чех.
— Следовательно, подданный австрийского императора… Значит, мы подданные одной и той же страны.
— Я на службе у его величества шведского короля, — ответил с поклоном Вжещович.
— Я нисколько не хочу вас упрекнуть, — ответил старик Лизоля, — но ведь такую службу нельзя назвать постоянной, а главное, будучи подданным нашего государя, где бы вы ни служили, вы не можете признавать над собой другого государя!
— Не отрицаю.
— И поэтому я искренне скажу вашей милости, что государь наш скорбит об участи великолепной
