— Продолжай говорить все, как было. Нам говорили, что князь Богуслав только по необходимости шел за своим братом! — сказал король.
— Он, государь?! Да он хуже Януша! Разве не в его голове зародилась мысль об измене? Не он ли первый искушал гетмана и обещал ему корону? Тот, по крайней мере, притворялся, прикрывался благом отчизны, а Богуслав, считая меня архиподлецом, сразу открыл мне свою душу. Даже повторять страшно, что он говорил. «Вашу Речь Посполитую, — говорил он, — рано или поздно, черти возьмут, это кусок красного сукна… Мы не только не станем защищать ее, но и постараемся сами оттащить конец этого сукна, чтобы что-нибудь осталось у нас в руке. Литва достанется нам, а после князя Януша корона перейдет ко мне вместе с его дочерью». Король даже закрыл рукой глаза.
— О господи! — сказал он. — Радзивиллы, Радзейовский, Опалинский… Как же могло случиться то, что случилось? Им нужна была корона, а для этого они готовы были разорвать то, что связал Бог!
— Остолбенел и я, ваше величество, а чтобы с ума не сойти, велел вылить себе на голову несколько ведер воды. Но в то же время душа моя словно переродилась. Я сам испугался того, что наделал. Я не знал, что предпринять: пырнуть ли ножом Богуслава или самого себя? Я метался, как дикий зверь в западне. И уже не служил Радзивиллам, а мстить им хотелось мне теперь. Но вдруг мне Бог внушил одну мысль: я пошел к князю Богуславу в сопровождении нескольких своих людей, сманил его за город, схватил за шиворот и хотел везти его к конфедератам, чтобы ценой его головы купить себе право служить вместе с ними вашему величеству.
— Я все тебе прощаю, — воскликнул король, — тебя обманули, но ты хорошо отплатил! Один Кмициц мог решиться на такой шаг, и больше никто! Я все тебе прощаю от чистого сердца! Говори скорее, ибо я сгораю от любопытства: он убежал?
— На первой же остановке выхватил у меня из-за пояса пистолет и выстрелил мне прямо в лицо. Вот шрам! Перебил моих солдат и сам ушел… Это знаменитый рыцарь, трудно отрицать… Но мы еще встретимся и тогда увидим, чей последний час пробил!
Кмициц в волнении стал теребить одеяло, но король спросил быстро:
— И он, чтобы отомстить тебе, написал мне это письмо?
— Чтобы отомстить, написал письмо. Рана моя скоро зажила, но душа болела. К Володыевскому, к конфедератам мне нельзя было идти, так как ляуданцы изрубили бы меня в куски… Но, зная, что гетман намерен выступить против них, я предупредил их, чтобы они держались вместе. И это был мой первый добрый поступок. Иначе Радзивилл разбил бы их поодиночке, а теперь они его одолели и осадили. Дай им, Боже, счастья, а изменнику Радзивиллу пошли кару!
— Может быть, это уже и случилось, а если нет, то случится, — заметил король. — Что же ты делал потом?
— Я решил, раз мне нельзя было служить вместе с конфедератами вашему величеству, отправиться к вам и верностью своей искупить прежние грехи. Но как? Кто бы принял Кмицица? Кто бы ему поверил и не назвал изменником? И я назвался Бабиничем, проехал всю Речь Посполитую и явился в Ченстохов. Оказал ли я там какие-нибудь услуги, пусть скажет ксендз Кордецкий. Ни днем ни ночью я не переставал думать о том, как бы вознаградить отчизну за причиненный ей вред, кровь пролить за нее и смыть со своего имени позор. Остальное вы знаете, государь, ибо видели. И если вы, по доброте сердца вашего, можете, — если моя новая служба хоть частью искупила прежние грехи, — то возвратите мне ваше благоволение, ибо все от меня отступились и никому я, кроме вас, не нужен. Вы один, государь, видите мои слезы и раскаяние. Я — насильник, я — изменник, я — клятвопреступник, но я, государь, люблю отчизну и вас! И Бог видит, что я хочу служить вам обоим!
Слезы полились из глаз молодого рыцаря, и он разрыдался. А король склонился над ним, поцеловал его в лоб, стал гладить по голове и утешать:
— Ендрек! Я тебя люблю, как родного сына! Что я тебе говорил? Ты согрешил по неведению, а сколько людей грешат с умыслом! Я от души прощаю тебе все, так как ты искупил свои грехи. Успокойся, Ендрек! Другой бы гордился такими заслугами! И я прощаю, и отчизна прощает… Мы еще будем твоими должниками. Перестань плакать.
— Да вознаградит вас Бог за вашу доброту, государь! — сказал со слезами рыцарь. — Ведь мне и так придется отсидеть в чистилище за клятву, данную Радзивиллу. Хотя я и не знал, в чем клянусь, но клятва — клятвой!
— Бог не осудит тебя за нее, — ответил король, — иначе ему придется пол Речи Посполитой в ад отправить, всех, кто нарушил присягу…
— И я так полагаю, ваше величество, что в ад не попаду, за это мне и ксендз Кордецкий ручался, хотя не был уверен, минует ли меня чистилище… А тяжко ведь потеть там лет сто… Ну да пусть и так! Человек многое вынесет, если есть у него надежда на спасение, к тому же и молитвы могут помочь и сократить мучения.
— Уж ты не бойся, — сказал Ян Казимир. — Я попрошу самого нунция отслужить за тебя молебен. При таком покровительстве ты в обиде не будешь. Уповай на милосердие Божье!
Кмициц улыбнулся сквозь слезы:
— Бог даст, выздоровею, тогда не одного шведа на тот свет отправлю, а это не только на небе будет зачтено, но и земную славу исправит.
— Ты уж о земной славе не заботься. Мое дело позаботиться, чтобы тебе было воздано по заслугам. Настанет спокойное время, я сам напомню о твоих заслугах — они уж и теперь не малы, а будут еще больше.
— Как только настанет спокойствие, государь, меня по судам таскать начнут, а от них меня не защитит и слово вашего величества. Ну да это пустое… Я не сдамся, пока у меня сабля в руках. А вот девушка-то моя… Ол
Король рассмеялся добродушно и весело.
— Чем же я могу помочь тебе в этом деле, бедненький? — спросил он.
— Кто же поможет, если не вы, ваше величество? Эта девушка ваша сторонница ярая и никогда не простит мне кейданских проделок, разве только вы, ваше величество, сами будете ходатайствовать за меня перед нею и сами засвидетельствуете, что я переменился и вернулся на службу отчизне по собственной воле, а не по принуждению, влекомый раскаянием.
— Если дело только в этом, то я все сделаю, и если она моя сторонница, как ты говоришь, то я надеюсь на успех. Только бы она была свободна и только бы с ней не случилось какого-нибудь несчастья, что очень возможно в военное время.
— Ангелы небесные сохранят ее!
— Она этого и стоит! А чтобы тебя не таскали по судам, ты поступишь так: вскоре начнется комплектование войска; так как на тебе тяготеют судебные приговоры, я не могу дать тебе разрешительной грамоты набирать полки как Кмицицу, но дам как Бабиничу. Ты наберешь полки, что будет и на пользу отчизне. Я знаю, что ты солдат опытный и весь — огонь. Ты станешь под знамена каштеляна киевского и под его командой или сложишь голову, или покроешь свое имя славою. В случае надобности, будешь сам теребить шведов, как теребил Хованского. Твое исправление и добрые дела начались с той минуты, когда ты назвался Бабиничем… Продолжай же так называться, и суды оставят тебя в покое. А когда как солнце, засияешь славой, когда слух о ней распространится по всей Речи Посполитой, тогда пусть люди узнают, кто этот славный кавалер. Тогда людям стыдно будет таскать по судам такого доблестного рыцаря. И я еще раз тебе повторяю, что буду до небес превозносить твои заслуги перед сеймом и просить для тебя награды, ибо в наших глазах ты ее стоишь.
— Ваше величество, я не заслужил такой милости!
— Больше многих других, которые на нее рассчитывают. Ну не тужи, мой рыцарь, думаю я, что твоя суженая к тебе вернется, а там, глядишь, и у меня прибавится защитников…
Несмотря на свою слабость, Кмициц вскочил с постели и пал к ногам короля.
— Господи боже! Что ты делаешь?! — воскликнул король. — Кровью истечешь! Эй, кто там… люди! Сюда!
В комнату вбежал сам маршал, который давно уже искал короля по всему замку.
