25 декабря воевода витебский, Сапега, был так уверен во взятии Тыкоцина, что, поручив ведение дальнейшей осады пану Оскерке, сам уехал в Тышовец. С генеральным штурмом он велел подождать до его возвращения.
Созвав старших офицеров, он обратился к ним со следующими словами:
— До меня дошли слухи, что в войске существует намерение тотчас по взятии замка изрубить саблями князя-воеводу виленского. И вот, если замок сдастся во время моего отсутствия, что очень возможно, я строго запрещаю вам посягать на жизнь князя. Правда, я получаю письма от многих высокопоставленных особ, в которых меня просят не щадить князя, но я не хочу слушать таких просьб. Я делаю это не из жалости, ибо изменник этого заслуживает, но я не имею права лишать его жизни, я хочу препроводить его на суд сейма, чтобы показать потомству, что ни знатность происхождения, ни богатство, ни сан не могут помочь изменнику избежать суда и справедливой кары.
Так говорил воевода, и говорил долго, потому что, несмотря на все его прекрасные качества, у него была слабость считать себя великим оратором, и при всяком удобном случае он любил говорить речи, с наслаждением вслушиваясь в собственные слова и, в наиболее возвышенных местах, прищуривая глаза.
— В таком случае мне придется хорошенько вымочить правую руку в воде, — заметил Заглоба, — уж очень она у меня чешется. Я думаю только, что, если бы я попался в руки Радзивилла, он бы, наверное, не продержал меня в живых до захода солнца. Он отлично знает, кто был главным виновником того, что его оставило войско, и кто поссорил его со шведами. Но я не знаю, почему мне быть к нему снисходительнее, чем он ко мне?
— Потому что начальство над войском принадлежит не вам и вы должны слушаться, — твердо ответил воевода.
— Что я должен слушаться, это правда, но хорошо иногда и Заглобу послушать… Я смело могу сказать, что если бы Радзивилл меня послушался, то не сидел бы теперь в Тыкоцине, а был бы в поле во главе всех литовских войск.
— Значит, вы находите, что булава в плохих руках?
— Этого не могу сказать, ибо я сам вручил ее вам. Наш милостивый король Ян Казимир может только подтвердить мой выбор.
Воевода улыбнулся, так как очень любил Заглобу и его шутки.
— Пане-брате, — сказал он, — вы погубили Радзивилла, вы сделали меня гетманом, все это — ваши заслуги. Позвольте же мне теперь спокойно уехать в Тышовец, пусть и Сапега окажет какую-нибудь услугу своей отчизне.
Пан Заглоба на минуту призадумался, потом подбоченился, кивнул головой и сказал с важностью:
— Уезжайте спокойно, ваша милость.
— Награди вас Бог за позволение, — сказал воевода и расхохотался.
А за ним рассмеялись и все офицеры. Воевода стал собираться в путь, так как коляска уже ждала его под окнами. Прощаясь со всеми, он делал разные распоряжения, наконец, подойдя к пану Володыевскому, сказал:
— Если замок сдастся, вы мне отвечаете за неприкосновенность князя.
— Слушаюсь! — ответил маленький рыцарь. — Ни один волос не упадет у него с головы!
— Пан Михал, — сказал Володыевскому Заглоба после отъезда воеводы, — какие это особы упрашивают Сапегу не щадить Радзивилла?
— А я почем знаю! — ответил тот.
— Ты хочешь сказать, что, чего тебе чужой язык не подскажет, до того ты собственным умом не дойдешь. Это правда! Но, должно быть, это какие-то важные лица, если они могут приказывать воеводе?
— Может быть, король?
— Король? Да король такой добряк, что, если его собака укусит, он ее приласкает и прикажет угостить колбасой.
— Не буду спорить, но говорят же, что он очень сердит на Радзейовского.
— Во-первых, рассердиться может всякий, — например, я сердит на Радзивилла. А во-вторых, как же он сердится на Радзейовского, если взял под свое покровительство его сыновей. У короля золотое сердце, и думаю, что скорее королева против князя; она прекрасная женщина, слов нет, но все же женщина, а ты знай, что если женщина на тебя рассердится, то от нее не скроешься и в щель, она тебя и оттуда иглой выковырнет.
Володыевский вздохнул и ответил:
— За что же на меня женщинам сердиться, если я ни одной из них ничего худого не сделал?
— Но хотел бы сделать, хотел! Ты ведь хоть и в коннице служишь, а с таким пылом лезешь на тыкоцинские стены вместе с пехотой, потому что думаешь, будто там сидит не только Радзивилл, но и панна Биллевич. Знаю я тебя! Ты все еще не выкинул ее из головы?
— Было время, когда я совсем ее из головы выкинул, и сам Кмициц, если бы он здесь был, должен был бы признать, что я поступил по-рыцарски, не желая насиловать ее чувства и предпочитая забыть свой конфуз; но теперь не скрою, что если она в Тыкоцине и мне удастся снова ее освободить, то в этом я увижу перст Божий. Я не стану больше смотреть на Кмицица, ибо я ему ничем не обязан, и надеюсь, что если он добровольно оставил ее, то она, вероятно, его забыла, и теперь дело пойдет иначе, чем тогда.
Беседуя так, они дошли до квартиры, где застали двоих Скшетуских, Роха Ковальского и арендатора из Вонсоши.
Все в войске знали, зачем пан воевода уехал в Тышовец, и рыцари радовались всей душой, что вскоре заключен будет столь важный союз в защиту отчизны и веры.
— Теперь уж не те ветры дуют в Речи Посполитой, — сказал пан Станислав, — шведам прямо в лицо!
— Они повеяли из Ченстохова, — ответил пан Ян. — Вчера получены были сведения, что монастырь все еще держится и все энергичнее отражает штурмы. Пресвятая Дева не допустит, чтобы неприятель осквернил святое место!
Пан Жендзян вздохнул и сказал:
— Сколько сокровищ попало бы в неприятельские руки! Подумаешь об этом, так кусок поперек горла становится!
— Войска так и рвутся на штурм, и их трудно удержать, — сказал пан Михал. — Вчера полк Станкевича двинулся даже без лестниц, и солдаты говорили, что, как только покончат с изменником, сейчас же пойдут на выручку Ченстохову.
— Да и зачем держать здесь столько войска, когда достаточно было бы и половины, — сказал Заглоба. — Это просто упорство Сапеги! Он не хочет слушаться меня, чтобы показать, что может обойтись и без моего совета. А сами вы видите, что когда одну крепость осаждает такая масса народа, то все только мешают друг другу.
— Вашими устами говорит военный опыт! — сказал пан Станислав.
— Ага! Видишь! Есть у меня голова на плечах?!
— У дяди есть голова на плечах! — воскликнул вдруг Рох и, закрутив кверху усы, стал поглядывать на всех присутствующих, точно высматривая, не осмелится ли кто-нибудь ему противоречить.
— Но и у пана Сапеги есть голова на плечах, — сказал пан Ян Скшетуский, — и если здесь стоит столько войска, то потому, что он опасается, как бы на выручку брату не пришли войска Богуслава.
— Тогда послать два полка опустошать Пруссию! — сказал Заглоба. — Да созвать добровольцев из крестьян. Я бы первый пошел попробовать прусского пива.
— Зимою пиво хорошо только подогретое! — сказал пан Михал.
— Тогда дайте вина, горилки или меду! — ответил Заглоба.
Другие тоже не прочь были выпить. Жендзян засуетился, и вскоре на столе появилось несколько кувшинов.
Увидев их, рыцари просияли и стали чокаться и провозглашать тосты.
— За здоровье их величеств короля и королевы! — поднял свой бокал Скшетуский.
