На этот раз воцарилось долгое молчание. Володыевский напрасно искал ответа. Шляхта с испугом переглядывалась. Столько было дикой энергии и решимости в словах Кмицица, что они ни на минуту не усомнились в их правдивости. Вся победа могла рухнуть от одной искры, а вместе с тем и панна будет потеряна навсегда.
— Что нам делать? — пробормотал один из Бутрымов. — Это сумасшедший человек. Он готов исполнить свою угрозу.
Вдруг у Володыевского явилась счастливая, как ему казалось, мысль.
— Есть еще способ, — воскликнул он. — Выходи, изменник, на поединок со мной. Убьешь меня, — уезжай себе с Богом, никто тебя не тронет.
Некоторое время ответа не было. Сердца ляуданцев тревожно бились.
— На саблях? — спросил наконец Кмициц. — Можно!
— Можно, если ты не трусишь.
— И вы дадите честное слово, что я уеду свободно?
— Даю.
— Этого никак нельзя! — крикнул Бутрым.
— Тише, черт вас дери! — крикнул Володыевский. — А если вы не хотите, то пусть он взрывает и себя, и вас.
Бутрымы замолчали, а минуту спустя один из них сказал:
— Пусть будет по-вашему.
— А что, — спросил насмешливо Кмициц, — лапотники согласны?
— И поклянутся на мечах, если угодно.
— Пусть поклянутся.
— Ко мне, Панове, ко мне! — крикнул Володыевский шляхте, стоявшей под стенами дома.
Через несколько минут все собрались у входной двери, и весть, что Кмициц хочет взорвать дом, так их ошеломила, что они как будто окаменели и не могли произнести ни слова; вдруг среди этой гробовой тишины раздался голос Володыевского:
— Всех вас, панове, беру в свидетели, что я вызвал оршанского хорунжего пана Кмицица на поединок с условием, что если он одолеет меня, то может беспрепятственно уехать отсюда, в чем вы поклянетесь на рукоятках сабель всемогущим Богом и святым его Евангелием.
— Погодите, — крикнул Кмициц, — уеду беспрепятственно со всеми людьми и панной.
— Панна останется, а люди пойдут в плен к шляхте.
— На это я не согласен.
— Ну так взрывай дом! Панну мы уже оплакали, а что касается людей, то спросите их, что они предпочитают.
Снова наступила тишина.
— Пусть и так будет, — сказал наконец Кмициц. — Не удалось похитить ее сегодня, удастся — в другой раз. Вы ее даже и под землей от меня не скроете. Клянитесь!
— Клянитесь! — повторил Володыевский.
— Клянемся всемогущим Богом и святым его Евангелием. Аминь.
— Выходите же наконец! — сказал Володыевский.
— Вы торопитесь на тот свет?
— Хорошо, хорошо, только скорей.
Лязгнули железные болты, подпиравшие двери изнутри.
Пан Володыевский отодвинулся, а за ним и вся шляхта, чтобы очистить место. Дверь тотчас отворилась, и в ней показался пан Андрей высокий, стройный, как тополь. На дворе уже светало, и первые бледные лучи дня упали на его молодое, воинственное, гордое лицо. Остановившись в дверях, он смело взглянул на шляхту и сказал:
— Я верю вам, ваць-панове. Бог знает, хорошо ли я делаю, но не в этом дело. Который тут пан Володыевский?
Маленький полковник выступил вперед.
— Я, — ответил он.
— Хо-хо, а вы таки непохожи на великана, — сказал Кмициц, намекая на рост рыцаря, — я думал, что вы подороднее, а все ж видно, что вы опытный солдат.
— О вас я этого не скажу, ваць-пане: вы даже забыли расставить стражу. Если вы и деретесь так, то мне недолго придется трудиться.
— Где станем? — быстро спросил Кмициц.
— Здесь… двор гладок, как стол.
— Согласен, приготовьтесь к смерти.
— Вы так уверены, ваць-пане?
— Видно, вы в Оршанском не бывали, если в этом сомневаетесь. Я не только уверен, но мне жаль даже вас, пане: о вас я наслышан как о славном солдате. Потому я в последний раз говорю: оставьте меня в покое. Мы не знаем друг друга, к чему нам друг другу мешать? Чего вы от меня хотите? Девушка принадлежит мне по завещанию, как и имение, и Бог свидетель, что я только отстаиваю свое право. Правда, что я изрубил шляхту в Волмонтовичах, но Бог рассудит, кто кого раньше обидел. Были мои офицеры сорванцами или не были, это все равно, довольно того, что они здесь никому не сделали зла, а их перерезали всех до одного, как собак, из-за того, что они хотели потанцевать в корчме с девушками. Пусть же будет кровь за кровь. Потом еще перебили солдат. Клянусь Богом, что я ехал сюда не с дурными намерениями, а как меня приняли? Но пусть же будет обида за обиду. А убытки я вознагражу, еще своего прибавлю… по-соседски… Лучше так, чем иначе…
— А что за люди пришли теперь с ваць-паном? Откуда вы взяли таких помощников? — спросил Володыевский.
— Откуда взял, откуда взял! Я их привел не против отчизны, а ради своего личного дела.
— Так вот как? Ради личного дела вы соединились с неприятелем… А чем же заплатите за эту услугу, как не изменой? Нет, братец, я не мешал бы тебе поладить со шляхтой, но звать неприятеля на помощь — это другое дело. Теперь пустяками не отделаешься. Становись-ка, становись, я знаю, что трусишь, хотя и выдаешь себя за оршанского рубаку.
— Ты сам хочешь, — сказал Кмициц, становясь в позицию.
Но пан Володыевский не спешил и, не вынимая еще сабли, посмотрел на небо. Уже светало. Золотисто-голубая лента опоясала восток, но на дворе было еще довольно темно, особенно перед домом, там царил совершенный мрак.
— Хорошо начинается день, — сказал Володыевский, — но солнце взойдет еще не скоро. Может быть, вы хотите, чтобы нам принесли огонь?
— Мне все равно.
— Мосци-панове, — обратился Володыевский к шляхте, — сбегайте-ка за лучинами и факелами, нам будет светлее плясать этот оршанский танец.
Шляхта, которую очень ободрил шутливый тон полковника, живо побежала на кухню; некоторые стали собирать брошенные во время битвы факелы, и через несколько минут в бледном утреннем полумраке засверкало около пятидесяти огней. Пан Володыевский указал на них саблей Кмицицу.
— Смотрите, ваша милость, — настоящие похороны. А Кмициц ответил сразу:
— Полковника хоронят, без почестей нельзя…
— Ишь как кусается!
Между тем шляхта молча окружила рыцарей, все подняли вверх зажженные лучины, дальше разместились любопытные; посредине стали противники и смерили друг друга глазами. Наступила страшная тишина, и только угольки с обгорелых лучин падали с шипением на снег. Пан Володыевский был весел, как щегленок в погожее утро.
— Начинайте, — сказал Кмициц.
Первый звон сабель отозвался эхом в сердцах всех зрителей. Пан Володыевский взмахнул как бы нехотя. Кмициц отбил удар и тоже ударил. Володыевский снова отбил. Сухой лязг слышался все чаще. Все затаили дыхание. Кмициц нападал с бешенством, пан Володыевский заложил левую руку за спину и стоял
