ясный и теплый; другие играли в кости на барабанах и пили пиво; иные развешивали одежду на заборах, иные, сидя перед избами и напевая скандинавские песни, чистили кирпичным порошком панцири и шлемы; словом, лагерная жизнь кипела. Правда, на некоторых лицах заметно было страшное изнурение и голод, но солнце позолотило нищету, а главное, для этих несравненных солдат настали дни отдыха, и они воспрянули духом. Володыевский с удивлением смотрел на пешие полки, известные во всем мире своей стойкостью и храбростью, а Садовский, по мере того как они подвигались, объяснял:
— Это смаландский полк королевской гвардии! Это делекарлийская пехота, лучшая во всей армии!
— Ради бога! А это что за уроды? — вдруг воскликнул Заглоба, указывая на группу маленьких людей с оливковым цветом лица и черными висящими волосами.
— Это лапландцы, причисляемые к самым отдаленным гиперборейцам!
— Хороши ли они в битве? Мне что-то кажется, что я мог бы взять их троих в каждую руку и до тех пор бить головами, пока бы не устал!
— Вы бы уж наверное могли это сделать! В битве они никуда не годятся! Шведы их возят с собою, как прислугу, а еще потому, что все они колдуны и у каждого из них в услужении по черту, а у некоторых даже по нескольку.
— Откуда же такая дружба со злыми духами? — спросил, крестясь, Кмициц. — Ибо у них ночь продолжается полгода и более, а вам известно, Панове, что ночью легче всего встретиться с чертом!
— А душа у них есть?
— Неизвестно, но полагаю, что они более подобны животным!
Кмициц подъехал к одному из лапландцев, поднял его за шиворот, как кошку, осмотрел со всех сторон, затем поставил на ноги и сказал:
— Если бы король подарил мне одного из них, то я приказал бы его закоптить и повесил бы в оршанском костеле, где среди прочих редкостей есть и страусовые яйца.
— В Лубнах, в костеле, была челюсть кита или великана, — прибавил Володыевский.
— Едемте, не то к нам пристанет какая-нибудь нечисть, — сказал Заглоба.
— Едем! — повторил Садовский. — Правду говоря, я должен бы вам надеть мешки на голову, но нам нечего скрывать, а то, что вы видели наши укрепления, это даже для нас лучше.
Они тронулись рысью и вскоре были у гожицкой усадьбы. У ворот они слезли к коней и, сняв шапки, пошли пешком, так как король был на крыльце. Они увидели группу генералов и блестящих офицеров. Был там старик Виттенберг, Дуглас, Левенгаупт, Мюллер, Эриксон и много других. Все они сидели на крыльце позади короля, стул которого был выдвинут немного вперед, и смотрели на потеху, которую Карл-Густав затеял со своим пленником. Рох только что повалил двенадцатого рейтара и стоял в разорванном мундире, тяжело переводя дыхание и весь мокрый от пота. Увидев дядю в сопровождении Кмицица и Володыевского, Рох сначала подумал, что их тоже взяли в плен, вытаращил от удивления глаза и открыл рот, а Заглоба сделал ему знак, чтобы он стоял спокойно, а сам с товарищами подошел к королю.
Садовский стал представлять послов, а они кланялись низко, как требовал обычай и этикет. Потом Заглоба передал королю письмо Чарнецкого.
Король взял письмо и начал его читать, а тем временем польские офицеры разглядывали его с любопытством, так как никогда раньше его не видели. Это был человек в цвете лет, с таким смуглым лицом, что его можно было принять за итальянца или испанца. Длинные локоны черных, как вороново крыло, волос спадали ему на плечи. Цветом и блеском глаз он напоминал Еремию Вишневецкого, и только брови его были постоянно приподняты, как будто он постоянно удивлялся. Зато в том месте, где брови сходились, на лбу у него были большие выпуклости, которые делали короля похожим на льва; глубокая морщина над носом, не сходившая даже тогда, когда он смеялся, придавала его лицу грозный и гневный вид. Нижняя губа его выступала вперед, как и у Яна Казимира, только лицо было полнее и подбородок больше; усы его были похожи на тоненькие веревочки, распушенные внизу. Вообще, наружность его была наружностью исключительного человека, одного из тех, которые, ходя по земле, выжимают из нее кровь. В ней было и величие, и царственная гордость, и львиная сила, и ум; несмотря на то что милостивая улыбка никогда не сходила с его уст, в нем не было той доброты сердца, которая светится мягким светом изнутри человека, как лампа, поставленная в середину алебастровой урны.
Карл-Густав сидел в кресле со сложенными накрест ногами, толстые икры которых отчетливо выступали из-под черных чулок. Бормоча, по обыкновению, он с улыбкой читал письмо Чарнецкого. Вдруг поднял глаза, посмотрел на пана Михала и сказал:
— Я узнаю вас: вы убили Каннеберга?
Глаза всех обратились на Володыевского, который повел усиками, поклонился и ответил:
— Так точно, ваше величество!
— Какой у вас чин?
— Полковник ляуданского полка.
— Где вы раньше служили?
— У виленского воеводы.
— И оставили его вместе с другими? Изменили ему и мне?
— Я обязан служить своему королю, а не вашему величеству!
Король ничего не ответил; все нахмурились, но пан Михал стоял спокойно и только шевелил своими усиками. Вдруг король сказал:
— Мне очень приятно познакомиться со столь знаменитым рыцарем. Каннеберг считался у нас непобедимым. Вы, должно быть, первый рубака в этом государстве?
— Во всем мире! — сказат Заглоба.
— Не последний! — ответил Володыевский.
— Приветствую вас, господа! Я очень люблю пана Чарнецкого, как великого воина, хотя он и не сдержал слова, так как должен был спокойно сидеть в Северске.
— Ваше величество, — ответил Кмициц, — не пан Чарнецкий, а генерал Мюллер первый нарушил свое обещание, захватив полк королевской пехоты Вольфа.
Мюллер сделал шаг вперед, взглянул в лицо Кмицицу и стал что-то шептать королю, который, продолжая моргать глазами, слушал довольно внимательно, время от времени посматривая на пана Андрея, и наконец сказал:
— Вижу, что пан Чарнецкий прислал мне отборных кавалеров. Но я давно знаю, что среди вас нет недостатка в храбрецах, вы только не умеете сдерживать свои обещания и клятвы!
— Слова вашего величества — святая истина! — сказал Заглоба.
— Что вы хотите этим сказать?
— Если бы не этот порок нашего народа, вас, ваше величество, здесь бы не было!
Король снова помолчал с минуту, генералы, услышав такую смелую речь посла, снова нахмурились.
— Ян Казимир сам освободил вас от присяги, — сказал Карл, — он покинул вас и скрылся за границу.
— От присяги может освободить только наместник Христа, который живет в Риме и который нас не освободил.
— Впрочем, не в том дело, — сказал король. — Я вот этим покорил ваше королевство, — тут он ударил по шпаге, — и этим удержу его. Не нужно мне ни вашей помощи, ни ваших присяг. Вы хотите войны — будем воевать! Я думаю, что пан Чарнецкий еще помнит о Голембе?
— Забыл по дороге из Ярослава, — ответил Заглоба.
Король рассмеялся:
— Тогда я ему напомню!
— Все мы под Богом ходим!
— Скажите ему, чтобы он меня навестил. Я приму его учтиво, только пусть он поспешит, а то, когда наши лошади отдохнут, я пойду дальше.
— Тогда мы примем вас, ваше величество! — ответил Заглоба, кланяясь и незаметно опуская руку на саблю.
— Вижу, что пан Чарнецкий прислал ко мне не только лучших воинов, но и самого находчивого
