Потоп

довольно спокойно, только лицо ее побледнело и стало еще серьезнее. В ее строгом взгляде отразилась несокрушимая воля.

— Я сумею себя защитить! — воскликнула она. — Да поможет мне Бог и святой крест!

— Князь до сих пор не хотел следовать совету Саковича, — добавил Кетлинг, — но когда он увидит, что избранный им путь ни к чему не ведет…

И он стал говорить о причинах, которые удерживали от этого Богуслава.

Панна слушала, наморщив брови, хотя не особенно внимательно, так как думала уже о том, как ей вырваться из-под этой страшной опеки. Но во всей стране не было места, не залитого кровью, и план бегства представлялся ей не совсем ясно, поэтому она предпочитала о нем не говорить.

— Пан кавалер, — сказала она наконец, — ответьте мне еще на один вопрос. Князь Богуслав на стороне шведского короля или польского?

— Ни для кого из нас не тайна, — ответил молодой офицер, — что наш князь желает принять участие в разделе Речи Посполитой, чтобы захватить для себя Литву и превратить ее в удельное княжество.

Он умолк и, как бы угадывая мысли Оленьки, добавил:

— Курфюрст и шведы к услугам князя, а так как они заняли всю Речь Посполитую, то от него некуда скрыться.

Оленька ничего не ответила.

Кетлинг ждал еще с минуту, не пожелает ли она еще о чем-нибудь его спросить, но, видя, что она молчит и занята своими мыслями, он почувствовал, что нельзя ей мешать, и низко поклонился, проводя перьями своей шляпы по полу.

— Благодарю вас, пан кавалер, — сказала она, подавая ему руку.

Офицер, не смея повернуться к ней спиной, стал пятиться к двери.

Вдруг на лице ее появился легкий румянец, и после минутного колебания она проговорила:

— Еще одно слово, пан кавалер!

— Каждое ваше слово для меня милость, панна!

— Знали ли вы… Андрея Кмицица?..

— Да… В Кейданах… Последний раз я видел его в Пильвишках, когда мы шли сюда из Полесья…

— Правду ли… правду ли сказал князь, что пан Кмициц предложил ему выдать шведам польского короля?..

— Не знаю… Мне известно лишь, что они совещались в Пильвишках, после чего князь уехал с ним в лес и так долго не возвращался, что Петерсон стал беспокоиться и послал ему навстречу войско. Я и вел этот отряд. Мы встретили князя, когда он возвращался. Я заметил, что он был очень взволнован, точно с ним случилось что-то необыкновенное. Он разговаривал сам с собою, чего с ним никогда не случалось. Я слышал, как он сказал: «Только дьявол мог бы решиться на это!..» Впрочем, больше я ничего не знаю… Только потом, когда князь вспоминал, что предлагал ему пан Кмициц, у меня мелькнула мысль: если это было, то именно тогда.

Панна Биллевич закусила губы.

— Благодарю вас! — сказала она. И осталась одна.

Мысль о бегстве всецело овладела ею. Она решила какой бы то ни было ценой вырваться из этого ужасного места и освободиться от власти этого князя-изменника. Но куда обратиться? Деревни и города были в руках шведов, монастыри были разорены, замки сровнены с землей, вся страна была наводнена солдатами, дезертирами, разбойниками и всякими темными людьми. Какая участь могла ждать девушку, брошенную в жертву этой буре? Кто с ней пойдет? Тетка Кульвеп, мечник россиенский и десяток его слуг? Но разве эти силы защитят ее?.. Быть может, пошел бы и Кетлинг, быть может, у него нашлась бы даже горсть верных солдат и друзей, которые пожелали бы его сопровождать, но Кетлинг слишком явно был в нее влюблен — как же ей было связывать себя с ним долгом благодарности?

Наконец, какое право было у нее портить будущность этому молодому человеку, почти юноше, подвергать его преследованию, гибели, если она не могла предложить ему за это ничего другого, кроме дружбы. И она спрашивала себя, что делать, куда бежать? И здесь и там ей грозила гибель, и здесь и там — позор!

И, борясь с этими мыслями, она стала горячо молиться.

Тем временем поднялся сильный ветер, деревья в саду зашумели. Вдруг погруженной в молитву девушке вспомнился дремучий лес, на опушке которого она росла с детских лет, и мысль, что в этой пуще она найдет единственное безопасное убежище, молнией пронеслась у нее в голове.

Оленька передохнула с облегчением, так как нашла наконец то, чего искала. Да! Бежать в Зеленку, в Роговскую. Туда не зайдет неприятель, разбойник не будет искать там добычи. Там даже местный старожил может заблудиться и блуждать до смерти, а не то что посторонний, который не знает дорог. Там ее защитят Домашевичи-охотники и Стакьяны-смолокуры, а если их нет, если все они отправились с паном Володыевским, то этими лесами можно доехать до других воеводств и в других пущах искать убежища.

Воспоминание о пане Володыевском развеселило Оленьку. Вот бы ей какого покровителя! Это честный солдат, рубака, который может защитить ее и от Кмицица и от Радзивиллов. Тут ей вспомнилось, что именно он советовал ей, в то время, когда захватил в Биллевичах Кмицица, чтобы она искала убежища в Беловежской пуще.

И это верно! Роговская и Зеленка слишком близко от Радзивиллов, а около Беловежа и стоит тот самый Сапега, который несколько дней тому назад стер с лица земли самого страшного Радзивилла.

Итак, в Беловеж, хотя бы сегодня или завтра!..

Пусть только приедет мечник россиенский, она медлить не будет!

Ее укроют темные чаши Беловежа, а потом, когда утихнет буря, укроет монастырь. Только там истинный покой и забвение всех людей, всех страданий, всех скорбей, всякого презрения.

XVI

Пан мечник россиенский вернулся несколько дней спустя. Несмотря на то что он ехал с охранной грамотой Богуслава, он доехал только до Россией. В Биллевичи ему незачем было ехать, так как их уже не было: усадьба, постройки, деревня, все было выжжено дотла в последней битве польского партизанского отряда под командой ксендза Страшевича, иезуита, со шведами. Все население разбрелось по лесам — либо составило вооруженные «партии»; на месте богатой усадьбы остались лишь земля да вода.

Дороги были полны беглых солдат различных войск, которые, соединясь в большие шайки, занимались разбоем и представляли опасность даже для небольших военных отрядов. Мечнику так и не удалось убедиться, сохранились ли в целости закопанные в саду бочки с серебром и деньгами, и он возвратился в Тауроги злой и раздраженный.

Едва успел он выйти из брички, как Оленька увела его в свою комнату и рассказала ему все, что говорил Гасслинг-Кетлинг.

Услышав это, старый шляхтич задрожал от негодования, ибо, не имея собственных детей, любил молодую девушку, как родную дочь. Некоторое время он лишь хватался за рукоятку сабли и повторял: «Бей, кто в Бога верует!»

Наконец схватился за голову и проговорил:

— Меа culpa! Mea maxima culpa![63] Мне и самому приходило в голову, да и люди поговаривали, что этот дьявол в тебя влюбился, а я все молчал, да еще посмеивался: «А вдруг женится! Мы родня Госевских, да и Тизенгаузам родня… Почему же мы не можем породниться с Радзивиллами?» Недурно породниться с нами захотел этот изменник! Уж таким бы он родственничком был… чтоб его Убили!.. Ну ладно!.. Прежде эта рука отсохнет и эта сабля заржавеет, чем…

— Надо подумать о спасении, — сказала Оленька и стала посвящать его в план побега.

Мечник внимательно слушал ее и наконец сказал:

— Лучше я созову своих людей и составлю из них «партию»! Буду шведов беспокоить, как это делал