идти вперед. Больше я ничего не видел и расскажу тебе то, что я слышал из уст шведского офицера, который стоял рядом с Карлом и видел все собственными глазами. Когда гусары все уже сломали по пути, Форгелль, который потом под Равой попал в наши руки, бросился к Карлу: «Король, спасай Швецию, спасай себя, — крикнул он, — отступай! Их ничто не удержит!» А Карл ответил: «Отступать незачем, надо дать отпор или погибнуть!» Подлетели другие генералы, умоляют, просят — он не хочет. Тронулся вперед, столкнулись… и шведы были сломлены в одну минуту! И принялись их наши рубить. Король защищался сам- друг. Налетел на него Ковальский и узнал — он его два раза видел. Рейтар заслонил короля… Но те, что видели, говорили, что глазом моргнуть не успели, как Рох разрубил рейтара надвое. Тогда сам король бросился на него…
Володыевский снова прервал рассказ и глубоко вздохнул, а Кмициц воскликнул:
— Кончай, а то у меня сердце из груди выскочит!
— Они сцепились среди поля, так что лошади грудью столкнулись. «Гляжу, — рассказывал офицер, — а король вместе с конем уж на земле!» Поднялся, выхватил пистолет — промахнулся. Рох схватил его за волосы, потому что у короля шляпа свалилась. Он уже мечом замахнулся, шведы застыли от ужаса, как вдруг, откуда ни возьмись, точно он из-под земли вырос, налетел Богуслав и выстрелил Ковальскому прямо в ухо, так что ему голову вместе со шлемом разнесло.
— Господи боже, так и не успел меча опустить?! — вскрикнул пан Андрей, хватаясь за голову.
— Господь не оказал ему этой милости! — ответил пан Михал. — Поняли мы с Заглобой, что случилось. С детских лет служил он у Радзивиллов, считал их своими панами и, завидев Радзивилла, должно быть, смутился. Может быть, ему никогда и в голову не приходило, что на Радзивилла можно руку поднять… Бывает так, бывает! А за это жизнью поплатился! Странный человек пан Заглоба! Ведь никогда он ему дядей не был, а другой бы так родного сына не оплакивал… А уж если правду говорить, так и оплакивать нечего: такой славной смерти завидовать можно! Ведь шляхтич и солдат на то и родятся, чтобы не сегодня завтра голову сложить, а о Ковальском в истории писать будут, потомки будут прославлять его имя.
Замолк пан Володыевский, а минуту спустя перекрестился и сказал:
— Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, рабу твоему…
— Во веки веков, аминь! — закончил Кмициц.
Некоторое время оба они шептали молитвы, быть может, просили для себя такой же смерти, только не от рук Богуслава. Наконец пан Михал сказал:
— Ксендз Пекарский ручался нам, что он попадет прямо в рай.
— Ясное дело, что не иначе! Ему и молитвы наши не нужны!
— Молитвы всегда нужны, они другим зачтутся, а может, и нам самим! Кмициц вздохнул.
— Будем надеяться на милосердие Божье, — сказал он. — Я полагаю тоже, что за то, что я в Пруссии натворил, мне несколько лет чистилища сбавят!
— Там все записывают. Что человек саблей тут наработает, там небесные секретари записывают.
— Служил и я у Радзивилла, — сказал Кмициц, — но вид Богуслава меня не смутит! Боже, боже, ведь Простки недалеко! Помни, Господи, что он и твой враг, ибо он еретик, не раз поносивший истинную веру.
— И враг отчизны! — прибавил Володыевский. — Будем надеяться, что его час близок. Пан Заглоба предсказывал это сейчас же после гусарской атаки, а говорил он это в слезах скорби, точно вдохновленный свыше. И проклинал Богуслава так, что у нас волосы дыбом на голове вставали. Князь Михал-Казимир, который идет с нами против него, тоже видел во сне две золотые трубы, которые у Радзивиллов в гербе, — их изгрыз медведь. На другой же день он говорил: «Либо со мной, либо с кем-нибудь из Радзивиллов случится несчастье!»
— Медведь? — спросил, бледнея, Кмициц.
— Да!
Лицо пана Андрея просияло, точно его залили лучи утренней зари, он поднял глаза к небу, протянул руки и сказал торжественным голосом:
— В моем гербе есть медведь! Слава тебе, Господи! Слава тебе, Пресвятая Дева! Господи, Господи, недостоин я этой милости!
Услышав это, Володыевский страшно взволновался: он почувствовал в этом какое-то предзнаменование.
— Ендрек, — воскликнул он, — ты на всякий случай помолись хорошенько перед распятием, а я себе Саковича попрошу!
— Простки! Простки! — повторял, как в бреду, Кмициц. — Когда мы выступаем?
— На рассвете, а скоро уже начнет светать.
Кмициц подошел к окну, взглянул на небо и воскликнул:
— Бледнеют уж звезды, бледнеют! Ave, Maria!
Вдруг вдали запел петух и раздался тихий трубный сигнал.
Вскоре по всей деревне поднялось движение. Слышался лязг железа, Фырканье лошадей. Темные массы всадников показались на дороге. Воздух насыщался светом; чуть серебрились наконечники копий, тускло сверкали обнаженные сабли, из темноты выделялись усатые грозные лица, шлемы, колпаки, бараньи шапки татар, тулупы, халаты. Наконец войско во главе с передовым отрядом Кмицица двинулось к Просткам; длинной лентой растянулось оно по дороге и быстро подвигалось вперед.
Лошади в первых рядах зафыркали, фырканьем ответили им другие, и солдаты видели в этом хороший знак. Белый туман застилал еще поля и луга. Вокруг было тихо, только дергачи отзывались в росистой траве.
XXV
Шестого сентября польские войска пришли в Вонсошу и остановились, чтобы дать отдых солдатам и лошадям перед битвой. Подскарбий решил простоять здесь четыре или пять дней, но дальнейшие события расстроили его планы.
Пана Бабинича, как хорошо знавшего местность, отправили на разведки с двумя литовскими полками и свежим чамбулом орды, так как его татары были слишком утомлены.
Подскарбий, отправляя его, все просил не возвращаться с пустыми руками и раздобыть пленника. Бабинич только улыбнулся, подумав, что упрашивать его нечего — он и так привезет пленных, если даже ему придется искать их за окопами.
Через два часа он вернулся и привез с собой с десяток пруссаков и шведов. Среди них был один офицер из прусского полка князя Богуслава, капитан фон Рессель. Отряд Кмицица в лагере встретили с восторгом. Капитана даже не пришлось подвергать пытке, так как Бабинич еще по дороге приставил ему саблю к горлу и заставил его рассказать все.
Он сообщил, что в Простках кроме прусских полков графа Вальдека стоят еще шесть шведских полков под начальством генерал-майора Израеля: из них четырьмя конными полками командуют Петере, Фритьофсен, Таубен, Амерштейн и двумя пехотными братья Энгель. Из прекрасно вооруженных прусских полков кроме собственного полка графа Вальдека были еще полки графа Висмара, Брунцеля, Коннаберга, генерала Вальрата и четыре полка под командой Богуслава; два полка прусской шляхты и два его собственных.
Главнокомандующим был назначен граф Вальдек, но на самом деле он во всем слушался князя Богуслава, влиянию которого подчинился и шведский генерал Израель.
Но самым важным известием было то, что из Элька шли в Простки две тысячи отличной поморской пехоты и что граф Вальдек, опасаясь, как бы их не захватила орда, намеревался выйти из укрепленного лагеря и, только соединившись с ними, снова окружить себя окопами. Князь Богуслав, по словам Ресселя, был все время против выступления из Просток и только в последние дни согласился.
Госевский, услышав это, очень обрадовался, так как был уверен, что победа останется за ним. Неприятель мог долго защищаться в окопах, но в открытом поле ни шведская, ни прусская конница не могли
