свирепствовал еще больше. Приходили известия, и все они были настолько радостны, что даже верилось с трудом.
Прежде всего стали говорить о том, что Карл-Густав, который после варшавской битвы подвинулся к Радому, теперь сломя голову отступает к Пруссии. Что случилось? Почему он отступает? На это некоторое время не было ответа. Как вдруг по всей Речи Посполитой громом пронеслось имя пана Чарнецкого. Он разбил шведов под Липцом, разбил под Стшемешном, под Равой, поголовно вырезал арьергард отступавшего Карла, а затем, узнав, что две тысячи рейтар возвращаются из Кракова, окружил их и не выпустил живым ни одного человека. Полковник Форгелль, брат генерала, четыре других полковника, три майора, тринадцать ротмистров и двадцать три младших офицера попали в плен. Многие увеличивали вдвое это число, были даже такие, которые в своем восторженном состоянии говорили, что Ян Казимир под Варшавой одержал победу и что его поход на юг страны был только маневром, имевшим целью окончательно погубить неприятеля.
Пан Кмициц тоже так думал. Воюя с юношеских лет, он прекрасно знал войну и никогда еще не слыхал о такой победе, после которой положение победителя ухудшалось бы. А положение шведов было очень плохо, и именно после варшавской битвы.
Пан Андрей вспомнил, что говорил пан Заглоба при их последнем свидании: победы не могут улучшить положения шведов, а одна проигранная битва может их погубить.
«Канцлерский ум! — подумал Кмициц. — Он читает будущее, как по книге».
Тут ему вспомнились и дальнейшие пророчества пана Заглобы: он, Кмициц или Бабинич, приедет в Тауроги, найдет свою Ол
Вдруг накануне его отъезда к нему приехал ляуданский шляхтич из полка пана Володыевского с письмом от маленького рыцаря.
«Мы идем с гетманом польным литовским и князем-кравчим за Богуславом и Вальдеком, — писал пан Михал. — Соединись с нами — будет случай осуществить справедливую месть, да кстати отплатить пруссакам за несчастья Речи Посполитой».
Пан Андрей не верил собственным глазам и стал подозревать даже, не подослан ли шляхтич каким- нибудь прусским или шведским комендантом, чтобы заманить его вместе с чамбулом в ловушку. Неужели пан Госевский опять идет в Пруссию? Это было попросту невероятно. Но рука была Володыевского, печать Володыевского, да и шляхтича пан Андрей вспомнил. И он стал его допрашивать, где находится пан Госевский и куда он намеревается идти?
Шляхтич был глуповат. Не ему знать, куда хочет идти пан гетман; он знает только, что пан гетман со своей литовско-татарской дивизией стоит в двух днях пути и что с ним ляуданский полк. Пан Чарнецкий взял этот полк на время к себе, но давно уже отослал, и теперь они отправляются туда, куда поведет их гетман.
— Говорят, — закончил шляхтич, — что мы пойдем в Пруссию, и солдаты очень рады. Впрочем, наше дело драться и слушаться.
Кмициц выслушал его и, не задумываясь, повернул чамбул и поспешно направился к гетману. После двух дней пути, уже поздней ночью, он обнимал Володыевского, который, расцеловав его, сейчас же воскликнул:
— Граф Вальдек и князь Богуслав в Простках — окапываются, чтобы стать укрепленным лагерем. Мы идем на них!
— Сегодня? — спросил Кмициц.
— Завтра на рассвете, значит, через два или три часа. И они снова упали друг другу в объятия.
— Что-то мне подсказывает, что Господь отдаст его в наши руки! — воскликнул взволнованно Кмициц.
— И я так думаю!
— Я дал обет до самой смерти поститься в тот день, когда его встречу!
— А помолиться все же не мешает! — ответил пан Михал. — Зависть меня мучить не будет, если он в твои руки достанется! Твоя обида больше!
— Михал, не видывал я кавалера добрее тебя!
— Дай же, Ендрек, поглядеть на тебя! Почернел ты от ветра вконец. Но зато и отличился! Вся дивизия с гордостью смотрела на твою работу. Одни трупы и развалины! Ты солдат Божьей милостью! Самому пану Заглобе, будь он здесь, трудно было бы выдумать о себе что-нибудь лучшее.
— Боже мой! А где же пан Заглоба?
— С паном Сапегой остался. Он совсем распух от слез и отчаяния после смерти Роха Ковальского…
— Как?! Пан Ковальский погиб?!
Володыевский стиснул зубы:
— Знаешь, кто его убил?
— Почем мне знать? Говори!
— Князь Богуслав!
Кмициц отшатнулся, точно его ножом ударили, — он тяжело дышал, наконец заскрежетал зубами и, бросившись на скамью, молча подпер руками голову.
Пан Володыевский хлопнул в ладоши и велел слуге принести меду. Потом он сел около Кмицица, налил ему чарку и сказал:
— Рох Ковальский погиб такой рыцарской смертью, какую дай Боже каждому из нас. Довольно того, что сам Карл-Густав, выиграв битву, устроил ему похороны и отправил за гробом полк гвардии.
— Но если б хоть не от этих рук, не от этих дьявольских рук! — воскликнул Кмициц.
— Да, от рук Богуслава! Я знаю это от гусар, которые собственными глазами видели это скорбное зрелище!
— Разве тебя там не было?
— В битве места не выбираешь, а стоишь, где прикажут. Если бы я там был, то либо меня бы здесь не было, либо Богуслав не возводил бы окопов в Простках.
— Расскажи, как все это было? Это душу ободрит!
Пан Володыевский отпил из чарки, вытер свои рыжие усы и начал:
— У тебя, должно быть, были известия о варшавской битве, ибо все о ней говорят, и я не буду распространяться. Наш всемилостивейший государь… Дай Боже ему здоровья и долгой жизни, ибо, не будь его, погибла бы наша отчизна… оказался великим вождем. И если бы только его слушались, если бы мы все были его достойны, в книгу истории была бы вписана еще одна победа, равная победе под Грюнвальдом[65] и Берестечком. Коротко говоря, в первый день мы били шведов. На другой день победа клонилась то в ту, то в Другую сторону, но все же мы брали верх. Тогда в атаку пошли литовские гусары, в которых служил и Рох Ковальский, под командой князя Полубинского, хорошего солдата. Я видел, как они шли, как тебя вижу — я стоял с ляуданцами на возвышении, под окопами. Их было тысяча двести человек. Таких лошадей мир не видывал! Полверсты они шли мимо нас, и, говорю тебе, земля стонала под ними! Видели мы бранденбургскую пехоту — она уставила пики в землю, чтобы устоять против первого натиска. Из мушкетов пальба была такая, что сквозь дым ничего не было видно. Смотрим: гусары пустили лошадей во весь опор. Боже, что за размах! Влетели в дым… исчезли… У меня солдаты закричали: «Сломят! Сломят!» С минуту ничего не было видно. Вдруг загремело что-то, точно в кузнице тысячи молотов застучали. Смотрим — Иезус, Мария! — пехота вся на земле лежит, как рожь после урагана, а они уже за нею, только значки мелькают. Идут на шведов! Столкнулись с рейтарами — нет рейтар! Столкнулись с другим полком — нет полка! А тут грохот, пушки ревут… Мы их видим, когда ветер дым развеет. Ломают шведскую пехоту! Все бежит, все валится, расступается — а они идут, точно улицей… чуть не через всю армию прошли… Столкнулись с полком конной гвардии, в котором сам Карл стоял, — гвардию точно ветром сдуло!
Тут Володыевский прервал рассказ, так как Кмициц закрыл руками глаза и стал кричать:
— Матерь Божья! Раз увидеть — и умереть!
— Такой атаки не видать больше глазам моим! — продолжал маленький рыцарь. — Нам приказали
