Князь Михаил снял с себя саблю, осыпанную брильянтами, и отдал ее Кмицицу. Гетман накинул ему на плечи свой дорогой плащ, а Кмициц снова поднял обе руки вверх:
— Да здравствует наш гетман, вождь и победитель!
— Да здравствует! — хором грянули рыцари.
Затем начали приносить отнятые знамена и водружать их на валу. Неприятель не спас ни одного; тут были прусские, шведские знамена, знамена прусского ополчения и князя Богуслава. Радугой они сверкали на валу.
— Эта победа одна из самых больших в этой войне! — воскликнул гетман. — Израель и Вальдек в плену, полковники убиты или в неволе, а войско истреблено.
Тут он обратился к Кмицицу:
— Пане Бабинич! В той стороне вы должны были встретить Богуслава… Что с ним?
Пан Володыевский пристально посмотрел на Кмицица, а он быстро ответил:
— Князя Богуслава Бог покарал вот этой рукой!
И, сказав это, протянул правую руку. Маленький рыцарь бросился в его объятия.
— Ендрек, — воскликнул он, — благослови тебя Бог!
— Ведь ты же меня учил! — дружески ответил Кмициц.
Но излияния их дружеских чувств были прерваны князем Михаилом.
— Мой брат убит? — быстро спросил он.
— Нет, — ответил Кмициц, — я даровал ему жизнь, но он ранен и в плену. Да вот его ведут мои ногайцы.
На лице Володыевского отразилось изумление, а глаза всех рыцарей устремились туда, где показался отряд татар, медленно пробиравшийся среди остатков поломанных телег.
Когда отряд подошел ближе, все увидели, что один из татар шел впереди и вел пленника. В нем узнали князя Богуслава — но в каком виде!
Он, один из могущественнейших панов Речи Посполитой, он, еще вчера мечтавший о короне литовского князя, шел теперь с татарским арканом на шее, пешком, без шляпы, с окровавленной головой, перевязанной грязной тряпкой. Но все так ненавидели этого магната, что ни в ком не шевельнулось сострадание при виде его унижения, и почти все крикнули хором:
— Смерть изменнику! Изрубить его саблями!.. Смерть!!. Смерть!!
А князь Михаил закрыл лицо руками. Ведь это Радзивилла вели с таким позором! Вдруг он покраснел и крикнул:
— Мосци-панове! Это мой брат, моя кровь! Я не жалел для блага отчизны ни здоровья, ни имущества! И враг мой, кто поднимет руку на этого несчастного!!
Все замолчали.
Князя Михаила все любили за его храбрость, щедрость и искреннюю любовь к отчизне.
Ведь в то время, когда вся Литва попала в руки русских, один он защищался в Несвиже, потом с презрением отверг все предложения Януша в войне со шведами и один из первых примкнул к Тышовецкой конфедерации. Поэтому голос его был услышан всеми. Быть может, никто не хотел обидеть столь могущественного пана, но все тотчас спрятали сабли в ножны, и несколько офицеров крикнуло:
— Взять его у татар! Пусть Речь Посполитая его судит, мы не позволим татарам позорить шляхетскую кровь.
— Взять его у татар! — повторил князь. — Мы найдем заложника, а выкуп заплатит сам… Пане Войнилович, идите со своими людьми и отнимите его у татар силой, если нельзя будет иначе!
— Я пойду в заложники! — воскликнул пан Гноинский.
— Что ты наделал, Ендрек?! — сказал Володыевский, подскочив к Кмицицу. — Ведь он теперь уйдет невредимым!
— Позвольте, князь! — крикнул, как ужаленный, Кмицин. — Это мой пленник! Я пощадил его жизнь, но под известными условиями, исполнить которые он поклялся своим еретическим Евангелием! И я скорее умру, чем позволю его вырвать из тех рук, в которые я его отдал, прежде чем он всего не исполнит!
С этими словами он поднял лошадь на дыбы и загородил дорогу. Его охватила врожденная вспыльчивость: лицо исказилось, ноздри раздулись, а глаза метали молнии.
Но Войнилович стал напирать на него конем.
— С дороги, пане Бабинич! — крикнул он.
— С дороги, пане Войнилович! — заревел пан Андрей и рукояткой сабли так страшно ударил лошадь Войниловича, что она пошатнулась, как пораженная пулей, и уткнулась мордой в землю.
В толпе офицеров послышался ропот, но вдруг выступил вперед пан Госевский и сказал:
— Прошу молчать, Панове! Князь, моей гетманской властью объявляю, что пан Бабинич имеет право на пленника, и если кто хочет освободить его из рук татар, то он должен поручиться за него перед победителем.
Князь Михаил поборол свое волнение, успокоился и сказал, обратившись к пану Андрею:
— Говорите, чего вы хотите?
— Чтобы он сдержал свое слово, прежде чем освободится из плена!
— Он сдержит его и по выходе из плена.
— Этого быть не может! Не верю!
— В таком случае, клянусь Пресвятой Девой, в которую верую, и своим рыцарским словом, что все будет исполнено. В противном случае, можете требовать от меня какого угодно удовлетворения!
— Этого достаточно! — ответил Кмициц. — Пусть пан Гноинский останется у татар заложником, иначе татары окажут сопротивление. Я довольствуюсь вашим словом!
— Благодарю вас, пан кавалер! — ответил князь-кравчий.
— Не бойтесь, я его сразу не освобожу: я его отдам, согласно праву, гетману, и он будет пленником до королевского приговора.
— Так и будет! — сказал гетман. И, приказав Войниловичу взять свежую лошадь, отправил его с Гноинским за князем.
Но не так-то легко было это сделать. Пленного пришлось отнимать силой, потому что сам Гассан-бей оказал грозное сопротивление и успокоился только тогда, когда увидел пана Гноинского и когда ему обещали дать выкуп в сто тысяч талеров.
И вечером князь Богуслав находился уже в шатре Госевского. Два медика внимательно его осмотрели и поручились за его жизнь, так как рана, нанесенная ему острием сабли, не представляла никакой особенной опасности.
Пан Володыевский никак не мог простить Кмицицу, что он пощадил князя, и целый день избегал встречи с паном Андреем. Вечером Кмициц сам пошел к нему в его палатку.
— Побойся Бога! — воскликнул маленький рыцарь, увидев его. — Я никак не мог от тебя ожидать, что ты живым отпустишь этого изменника!
— Выслушай меня, пан Михал, и тогда осуждай! — мрачно ответил Кмициц. — Он лежал у моих ног, я приставил к его горлу саблю. И знаешь, что сказал мне этот изменник?.. Он сказал, что заранее отдал приказ, чтобы, в случае его гибели, Ол
Он схватился за голову и в отчаянии рвал на себе волосы. А пан Володыевский задумался на минуту и потом сказал:
— Я понимаю твое отчаяние… Но все-таки… ты выпустил из рук изменника, который в будущем может навлечь на нашу Речь Посполитую тяжкие бедствия… Конечно, Ендрек, ты сегодня отличался, как никогда, но все же ради личного счастья ты пожертвовал общим благом!
— А ты сам, ты сам как бы поступил, если бы тебе сказали, что к горлу панны Анны Божобогатой приставили нож?
Володыевский сильно зашевелил усиками:
— Я себя и не ставлю в пример… Гм, как бы я поступил?.. Но Скшетуский, у которого душа римлянина, наверно, не выпустил бы его живым. И я Уверен, что Бог никогда не допустил бы, чтобы пролилась невинная кровь!
