— Как поживаешь, пан Михал? — воскликнул он. — Хорошо, что ты приехал!
— Еще лучше, что я встретил тебя первым. Рекомендую: это пан Заглоба, которого ты, кажется, уже встречал в Липкове, а это братья Скшетуские: Ян, ротмистр королевского гусарского полка, збаражский герой…
— Так я имею счастье видеть перед собой первого рыцаря в Польше? — воскликнул Харламп. — Челом! Челом!
— А это — Станислав, ротмистр калишский, — продолжал Володыевский, — едет прямо из-под Устья.
— Из-под Устья? Значит, вы были очевидцем позора? Мы ведь обо всем уже знаем.
— Я поэтому сюда и приехал, рассчитывая, что здесь ничего подобного не случится.
— Вы можете быть в этом уверены. Радзивилл — не Опалинский.
— То же самое вчера говорили и мы в Упите.
— Приветствую вас, Панове, от своего и княжеского имени. Князь будет вам очень рад, тем более что он в таких рыцарях нуждается. Пойдемте ко мне в цейхгауз. Вы, верно, захотите переодеться и закусить, и я вас провожу, учение я уже кончил.
С этими словами Харламп опять подъехал к солдатам и скомандовал коротко и отчетливо:
— Налево кругом, марш!
Лошадиные копыта застучали по мостовой. Солдаты выстроились по четыре в ряд и стали удаляться по направлению к цейхгаузу.
— Хорошие солдаты, — сказал Скшетуский, окинув взглядом знатока мерные движения драгун.
— Сейчас видно, что не ополченцы, — воскликнул Станислав.
— Но как же ими командует Харламп? — спросил Заглоба. — Если не ошибаюсь, он служил в пятигорском полку и носил серебряную петличку.
— Верно! — подтвердил Володыевский. — Но уже года два, как он командует драгунским полком. Это старый, опытный солдат.
Между тем Харламп, отправив драгун, подъехал к рыцарям.
— Прошу вас, Панове! Цейхгауз там, за дворцом.
Спустя полчаса рыцари сидели впятером за миской гретого пива, заправленного сметаной, и толковали о новой войне.
— Что у вас здесь слышно? — спросил пан Володыевский.
— У нас что ни день, то новости, и все разные: люди теряются в догадках и потому выдумывают всякие новости, — ответил Харламп. — А правду знает один только князь. Он, должно быть, что-то затевает, и хотя на вид весел и любезен со всеми, как никогда, но очень задумчив. По ночам, говорят, не спит и все ходит по комнатам и сам с собой разговаривает, а днем по целым часам совещается о чем-то с Герасимовичем.
— Что это за Герасимович? — спросил Володыевский.
— Заблудовский эконом из Полесья; птица невелика и выглядит так, точно у него черт за пазухой сидит, но князь ему очень доверяет, и он знает все его тайны. По-моему, последствием этих совещаний будет мстительная и страшная война со шведами, по которой мы так вздыхаем. Каждый день приходят сюда письма то от курляндского князя, то от Хованского, то от курфюрста. Одни говорят, что князь ведет переговоры с Москвой, чтобы втянуть ее в союз против шведов; другие — что наоборот; но, кажется, никакого союза не будет. Войск прибывает все больше и больше. Но, панове, с кем бы ни была война, нам придется по локоть обагрить руки в крови. Радзивилл уж если выйдет в поле, то не затем, чтобы вести переговоры.
— Вот, вот! — воскликнул Заглоба, потирая руки. — Немало шведской крови прилипло к моим рукам, немало и еще прилипнет. Немного осталось старых солдат, которые меня помнят под Пуцком, но те, что живут, никогда не забудут.
— А князь Богуслав здесь? — спросил Володыевский.
— Здесь. Кроме того, сегодня мы ожидаем каких-то знатных гостей, потому что приготовляют верхние апартаменты, а вечером будет бал. Сомневаюсь, Михал, чтобы ты сегодня мог видеться с князем.
— Да ведь он сам меня вызвал.
— Это ничего, он страшно занят. Кроме того… не знаю, могу ли я вам все сказать… Впрочем, через час все об этом будут знать. Здесь происходит что-то необыкновенное…
— Что же именно, что? — спросил Заглоба.
— Нужно вам сказать, Панове, что дня два тому назад сюда приехал некий пан Юдицкий, кавалер Мальтийского ордена, вы, должно быть, слышали о нем.
— Как же, — ответил Ян, — это знаменитый рыцарь.
— Вслед за ним приехал и гетман Госевский. Мы все очень удивились, ведь все знают, в каких они ужасных отношениях с князем. Некоторые даже радовались и говорили, что это шведская война примирила этих панов. Я тоже так думал; между тем вчера они позакрывали все двери и заперлись втроем, чтобы никто не мог слышать, о чем они говорят; но пан Крепштуль, стоявший на часах у двери, говорил, что они очень громко о чем-то спорили, а особенно Госевский. Потом сам князь проводил их в спальни, а ночью велел приставить к каждой двери по часовому, со строжайшим приказанием: не впускать и не выпускать никого.
Пан Володыевский даже вскочил с места.
— Не может быть!
— Но это так. У дверей стоят шотландцы с ружьями, и им приказано никого не пропускать.
Рыцари посмотрели друг на друга в недоумении, а Харламп смотрел на них, вытаращив глаза, точно ожидая от них разъяснения загадки.
— Это значит, что пан подскарбий арестован, — сказал Заглоба, — великий гетман арестовал гетмана польного, что же это такое?
— Почем я знаю. И Юдицкий, такой славный рыцарь…
— Ведь должны же были офицеры князя разговаривать об этом? Вы ничего не слышали?
— Вчера ночью я спрашивал Герасимовича.
— И что же он вам сказал? — спросил Заглоба.
— Ничего не хотел сказать, а потом, приложив палец к губам, произнес: «Это изменники».
— Как изменники?.. Как изменники?.. — кричал, хватаясь за голову, Володыевский. — Ни подскарбий Госевский, ни пан Юдицкий не изменники. Их знает вся Речь Поспсшитая как честных людей, любящих отчизну…
— Теперь никому нельзя верить, — заметил мрачно Станислав. — Разве Опалинский не выдавал себя за Катона? Разве не обвинял он других в недостатке гражданских чувств и в преступлениях? А потом первый изменил отчизне и увлек за собой целую провинцию.
— Но за Госевского и Юдицкого я головой ручаюсь! — воскликнул Володыевский.
— Не ручайся, Михал, ни за кого! — воскликнул Заглоба. — Конечно, их не без основания арестовали. Должно быть, какие-нибудь интриги. Не стал бы он, готовясь к войне, лишать себя их помощи. Кого же он арестовал, как не тех, кто мешает ему вести войну?! Если все это правда, что о них говорят, то это прекрасно… Их нужно в подземелье засадить. А, шельмы! В такую минуту сноситься с неприятелем, стоять на дороге у величайшего воина! Мать Пресвятая Богородица! Им еще мало этого!
— Такие чудеса, что они и в голове не могут уместиться, — сказал Харламп. — Таких сановников арестовали без суда, без сейма, без воли Речи Посполитой. Этого и сам король не может сделать.
— Видно, князь хочет завести у нас римские обычаи и стать диктатором на время войны.
— А пусть будет и диктатором, лишь бы шведов бил, — ответил Заглоба. — Я тогда первый подаю голос за то, чтобы ему была доверена диктатура.
Ян Скшетуский задумался и потом заметил:
— Только бы он не захотел быть протектором, как тот англичанин Кромвель, который, не задумываясь, поднял святотатственную руку на своего государя.
— Ну, Кромвель! Кромвель — еретик! — воскликнул Заглоба.
— А князь-воевода? — спросил серьезно Ян Скшетуский.
Вдруг все умолкли и со страхом смотрели в темное будущее, только Харламп рассердился и
