достаточным значением, а потому и затеянная ими конфедерация не пользовалась популярностью. Между тем с Володыевским бежали такие люди, как Мирский, Станкевич и Оскерко, не считая самого маленького рыцаря, — все прекрасные офицеры, пользовавшиеся всеобщим уважением.
Правда, на Полесье был и князь Богуслав, который мог дать им сильный отпор; но ведь он все ждал помощи от дяди электора, а дядя электор не спешил, очевидно выжидая хода событий; между тем силы бунтовщиков с каждым днем увеличивались.
Гетман сначала хотел сам отправиться на Полесье и одним ударом разгромить бунтовщиков, но его удерживала мысль, что лишь только он выйдет за границы Жмуди, как сейчас же восстанет вся страна, и все радзивилловское значение упадет в глазах шведов до нуля. Он даже решил, что на Полесье придется махнуть рукой, а князя Богуслава вызвать на Жмудь.
Это было очень важно, ибо до него доходили угрожающие известия о действиях воеводы витебского. Гетман пробовал войти с ним в соглашение и перетянуть его на свою сторону, но Сапега вернул письма без ответа; говорили зато, что он ликвидирует свое имущество, продает, что может, перечеканивает серебро в деньги, продает скот, закладывает у евреев драгоценности, отдает в аренду имения и собирает войска.
Гетман, по натуре жадный и неспособный на денежные жертвы, сначала не хотел верить тому, чтобы кто-нибудь мог без колебания принести на алтарь отчизны все свое состояние, но время убедило его, что все это правда. К нему собирались со всех сторон беглецы, оседлая шляхта, патриоты, радзивилловские враги, даже хуже — его прежние друзья, а что еще хуже — даже его родственники, например, ловчий, князь Михаил. О нем сообщали, что доход со всех своих имений, не занятых неприятелем, он велел отдать в распоряжение воеводы витебского.
Такие трещины давал фундамент того здания, которое было построено тщеславием Януша Радзивилла. Это здание должно было вместить всю Речь Посполитую, а между тем оказалось вскоре, что оно не может вместить и одной Жмуди.
Положение становилось все больше похожим на заколдованный круг. Правда, он мог призвать на помощь против витебского воеводы шведские войска, но это значило открыто сознаться в своем бессилии. Наконец, отношения гетмана с главнокомандующим были поколеблены клеванским сражением и уловкой Заглобы, и теперь со стороны главнокомандующего к нему было лишь подозрение и раздражение.
Гетман, отправляясь на помощь Кмицицу, надеялся, что ему, по крайней мере, удастся настигнуть и разбить Володыевского, но и эта надежда обманула его, и он возвращался в Кейданы мрачный и злой. Ему казалось странным, что по дороге в Биллевичи он не встретился с Кмицицем, а это случилось потому, что, возвращаясь, Кмициц предпочел ехать кратчайшим путем, через лес, оставляя в стороне Племборг и Эйраголу.
На следующий день, в полдень, гетман был уже в Кейданах, и первый его вопрос был о Кмицице. Ему ответили, что он вернулся, но без солдат. Князь уже знал об этом, но хотел услышать подробности из уст самого Кмицица, и потому велел тотчас же позвать его к себе.
— И тебе не повезло так же, как и мне, — сказал он, лишь только Кмициц вошел. — Мечник уже рассказал мне, что ты попал в руки этого маленького черта.
— Точно так! — ответил Кмициц.
— И тебя спасло мое письмо?
— О каком письме вы говорите, ваше сиятельство? Они, прочитав письмо, находившееся при мне, прочли мне в награду и другое — к биржанскому коменданту.
Мрачное лицо Радзивилла подернулось как бы кровавой тучей.
— Так ты знаешь?
— Знаю! — резко ответил Кмициц. — Как могли вы, ваше сиятельство, так поступить со мной? Простому шляхтичу стыдно не сдерживать слова, а что же сказать о князе и гетмане?
— Молчи! — крикнул Радзивилл.
— Я не буду молчать, потому что должен был краснеть за вас перед этими людьми! Они уговаривали меня остаться с ними, я не согласился и ответил им: «Я служу Радзивиллу, ибо на его стороне справедливость и добродетель». И они показали мне ваше письмо и сказали: «Смотри, каков твой Радзивилл!» — и я должен был смолчать.
Губы гетмана задрожали от бешенства. Им овладело дикое желание свернуть шею этому дерзкому человеку, и он уже поднял руку, чтобы позвать слугу. Он задыхался от гнева, и, вероятно, дорого бы заплатил Кмициц за свою вспышку, если бы не внезапный припадок астмы. Лицо князя почернело, он вскочил со стула и стал ловить воздух руками, глаза его вышли из орбит, а из горла вырвалось хриплое рычание, из которого Кмициц едва разобрал одно слово:
— Задыхаюсь!..
На крики сбежалась прислуга и придворные медики; все начали приводить в чувство князя, который тотчас потерял сознание. Его приводили в чувство с час, и когда наконец он стал подавать признаки жизни, Кмициц вышел из комнаты.
В коридоре он столкнулся с Харлампом, который уже оправился от ран, полученных во время битвы с взбунтовавшимися венграми Оскерки.
— Что нового? — спросил он.
— Очнулся! — ответил Кмициц.
— А в другой раз он может и не очнуться. Плохи наши дела, пан полковник: если князь умрет, нам придется отвечать за все его провинности. Вся надежда на Володыевского: он не даст в обиду старых товарищей; и, говоря между нами, — Харламп понизил голос, — я очень рад, что ему удалось бежать.
— А ему туго приходилось?
— Это еще пустяки! Но представьте себе, что в той лощине, где мы его окружили, были волки, и те не могли прошмыгнуть, а он ускользнул. Кто знает, кто знает, не придется ли еще ему кланяться, а то у нас что-то ненадежно… Шляхта страшно вооружена против князя и говорит, что предпочитает ему настоящего врага, шведа, даже татарина, но только не ренегата! Вот как! А князь между тем велит каждый день ловить граждан и сажать их в подземелье, что, говоря по совести, делает вопреки праву и дарованной им свободе. Сегодня привезли россиенского мечника.
— Привезли?
— Как же, и даже с родственницей. Панна — как маков цвет! Можно вас поздравить!
— Где же их поместили?
— В правом флигеле. Им дали прекрасное помещение, они жаловаться не могут, разве лишь на то, что у дверей стоит стража. Когда же свадьба, мосци-полковник?
— Еще оркестр на эту свадьбу не заказан! Будьте здоровы, ваць-пане! — сказал Кмициц.
И, распрощавшись с паном Харлампом, он пошел к себе. Бессонная ночь, бурные события вчерашнего дня и последнее столкновение с князем так его утомили, что он едва держался на ногах. А главное — как малейшее прикосновение к больному телу причиняет боль, так и простой вопрос Харлампа: «Когда свадьба?» — больно кольнул его. Перед ним, как живое, встало холодное лицо Ол
— Ну что ж? Пусть и так будет! Я не стану просить отпущения грехов! Не стану просить помилованья! — повторял он тысячу раз.
Но мучения его не унимались, а все возрастали. Когда он пришел в свою квартиру, он бросился на постель, пробовал заснуть, но не мог, несмотря на всю усталость. Наконец встал и начал ходить по комнате, хватаясь, время от времени за голову и повторяя:
— Бессердечная, и больше ничего… Этого я от тебя не ожидал, панна!.. Бог с тобою…
В таких думах прошел час, два; наконец, окончательно утомленный, он начал дремать, сидя на
