левое ухо попадает кулак.
Удар сильный, рассчитанный, чтоб сбить с ног. И я падаю. Кажется, ударяюсь о ножку опрокинутого стола.
– Что же это такое?! – Горничная схватилась за голову, обводит круглыми глазами комнату. – Что вы здесь устроили?!
– Вот у него припадок… эпилепсия, – восстанавливая дыхание, отвечает Дэн.
Я вяло поднимаюсь с пола, сажусь на кровать. Тру левую сторону лица.
– Они пытались меня изнасиловать, – признаюсь чистосердечно. – Пришлось защищаться.
Дэн начинает наводить порядок. Борис крадучись возвращается из туалета. Горничная тем временем приходит в себя и решительно заявляет:
– Вот что, освобождайте номер. Быстренько!
– Как это?
– Так! Вести себя надо по-человечески. Ишь, устроили! Давайте живее. – Она собирает с кроватей потоптанные, измятые наволочки, простыни.
– Куда мы в час ночи? До утра хотя бы…
– Мне что, за охраной идти? Так я пойду. – И она рысью помчалась куда-то; за охраной, куда ж еще…
– Ну, ты, Хрон, и дура-ак, – вздыхает Дэн, берясь за сумку.
– Вы первые начали.
– Да пошел ты!..
6
В городе пусто и тихо, как будто все вымерли. Ни людей, ни машин. Лишь магазин «24 часа» приветливо светится, он похож на маяк среди бескрайнего черного океана.
Воздух холодный, в нем ни следа от дневной жары. Зима снова хозяйничает на земле, бродит по улицам, щупает деревья, камни домов и нас, одушевленных…
– Вот впоролись так впоролись! – бубнит Дэн. – Прикончить тебя мало, ублюдок.
– Вас мало прикончить. Я защищался.
– По идее она не имела права выгонять, – рассуждает Борис, – ведь за номер мы заплатили. Сутки – он наша собственность. Потом бы могла штраф предъявить, если мы что-то испортили.
Дэн зло ухмыляется:
– Вернись и скажи это ей.
– Теперь поздняк, надо сразу было…
– Ну и не хрен, значит, об этом базарить.
Дошли до станции. Все закрыто. На фанере, рядом с кассой, нашли листок с расписанием. Освещая его зажигалкой, изучили.
– Ближайшая электричка в пять двадцать. И что прикажете делать четыре часа? Застывать?
Сели на скамейку, закурили. Долго молчали. Время от времени поглядывали на часы, но стрелки, казалось, не двигаются. А холод знает свое дело – потихоньку вползает в нас, сжимает своими беспощадными лапами. Одеты мы довольно легко, не предполагали, что ночевать придется под открытым небом… Еще и похмелье… Плюс к этому – ухо у меня ноет, а если двигать челюстью, в нем что-то щелкает.
– Сильно ты мне впечатал, – говорю Дэну. – Кажется, ухо повредил.
– Надо было вообще добить. Скажи тетке спасибо, она дверь открыла как раз. Так бы прикончил сволоту.
– Может, шмальнем? – подает голос Борис. – Теплее станет. Кочевники гашем только и спасались. А? Я и бутылочку сохранил.
– Как мы здесь в темноте будем через бутылку? – Дэн вдруг начинает почти что орать. – Условия надо иметь!.. Достали вы меня, два кретина!..
– Да я сделаю, – успокаивает Борис. – Дай мне кропалик.
– О-ох, затрахал… – Дэн вынимает гашиш, ножичек.
Борис, светя ему «Зиппой», подсказывает, что и как:
– Отрежь такой, чтоб удобно на сигарету лег, плоский. Гаш мягкий у тебя?.. Давай я сам, ты его весь искрошишь в пыль…
– Отста-ань, – рычит Дэн. – Вот, хватит с тебя.
Борис долго разглядывает кусочки.
– Сойдет, – говорит, наконец, – сэнкью.
После этого он возится с бутылочкой, прожигая в боковине, рядом с дном, отверстие. Во время этого теряет и находит свои кропалики. Потом устанавливает кропалик на раскуренной сигарете.
– Денис, – ласково просит он, – посвети мне.
– А, щас, буду я газ тратить!
– Ну, хотя б ты, Хрон.
Не отвечаю. Надоели они мне, вся эта уродская поездка… Лечь бы сейчас на свою кровать, прижаться к теплой жене. Телик посмотреть. Сейчас по тридцать первому каналу как раз «Клубничный десерт»… А я здесь, на холодной платформе, рядом с двумя идиотами… Нет, если бы получилось, порезал бы без сожаления. Не насмерть, конечно, но чтоб знали… И сидел бы сейчас в ментовке, в наручниках. Совсем бы тогда веселая поездка получилась…
Борису удалось положить кропалик на уголек сигареты, сунуть в отверстие – бутылочка энергично наполняется гашишным дымом.
– Короче говоря, Хрон, ты мне должен стольник, – заявил Дэн, как с дуба рухнул.
– С чего это?
– За гостиницу семьдесят, за остальное…
Я изумлен, ясное дело, обижен.
– Мы же договаривались, – напоминаю, – что ты за меня башляешь. У меня бабок нет.
– Отдашь, как появятся.
– Ну ты даешь, Синь! Не ожидал от тебя…
Дэн перебивает, голос у него злой до предела:
– Не называй меня Синью! Я давно вышел из этого возраста. Вообще надо завязывать со всем этим.
– Хм, – хмыкаю, – с чем?
– Со всей этой хренью. Пригласил отдохнуть, как людей, побывать в древнем городе, ознакомиться… А устроили дестрой настоящий. Скоты.
– Это ты в основном и устроил, в гостинице. Пидора стал изображать.
– Потому что надоело все…
А Борису наш разговор по барабану. Он заглотил из бутылочки дым, закатил шары и ушел в себя. Слушает нас, конечно, может, беззвучно посмеивается, но встревать в нашу грызню не хочет. Он сейчас выше этого.
С обвинений в мой адрес Дэн переключился на проблемы глобальные:
– Вообще всё дерьмо одно. Что бы ни начинал делать, оказывается дерьмом. До простейшего. Хочу выпить кагора, а кругом портвуха одна; девочка симпатичная где-нибудь в компашке встретится, понравится, так обязательно с чуваком… Бывает, проснусь утром, и такое чувство: надо новую жизнь начать. Какая-то легкость такая, вчерашний пакостный день далеко-далеко где-то там… Встаю, даже, бывает, зарядку сделаю, кофеек заварю. А потом начинается… И вечером снова в говно убитый, снова день, как и вчерашний. Эх, сука, уехать бы! В Питер уехать, снять комнату на год, найти работку, чтобы на хлеб было, и – пожить.
– Размаслался, – протяжно, с усмешкой произносит Борис. – Кто б так не хотел? Вот нормальные люди для чего путешествуют? Они одиннадцать месяцев утопали в трясине жизни, этой ежедневности, а уж месяц – отмываются, счищают тину. Если больше года на одном месте жить – конец. Ведь все по схеме идет. Как конвейер. Утро, день работы, тупой вечер. Два дня выходных, чтобы восстановиться для новой недели. И снова – конвейер. Это ведь ненормальная жизнь. Тем более для нас, людей творческих.
