окно. Ночь темная и облачная, луны не видно, зато собирается дождь. Тишину нарушает лишь какое-то неясное жужжание, впрочем, оно приятно для слуха и успокаивает душу. Я смотрю на балкон Зари, выискивая силуэт, который вчера изваял из кусочка ночи многообещающую иллюзию. Может быть, если смотреть пристально, я смогу отыскать его. Может быть, если широко открыть глаза и смотреть более внимательно, он появится вновь.
Вот он — тень, след, абрис прозрачной ночи. Я неотрывно наблюдаю за ним, ожидая, когда он зашевелится. Может, если бы я смог осторожно проскользнуть в окно, то не спугнул бы его. Что бы это ни было, оно неподвижно, совершенно застыло во времени и пространстве и тоже наблюдает за мной. Вдруг порыв ветра подхватывает занавески и швыряет их мне в лицо. Снаружи, в такт трепетанию темного воздуха и самой ночи, дрожит лоскут темноты. Тень затвердевает и танцует под мелодию ветра. Я знаю: что бы там ни было, оно зашевелилось, я в этом уверен. Я не галлюцинирую. Волосы у меня на загривке встают дыбом.
Я выбегаю на балкон, но он пуст. Я долго стою там, озираясь вокруг. В конце концов я перелезаю на сторону Зари и усаживаюсь на наше место. Свет в ее комнате включен, но окно закрыто, шторы задернуты. Через несколько минут начинается дождь, температура быстро падает. В переулке выключены почти все фонари. Я смотрю на свои часы: полдвенадцатого.
Видно, как за шторами из угла в угол ходит Переодетый Ангел, на долю секунды мелькает ее профиль. На ней нет паранджи, но она проходит перед окном слишком быстро, и я не успеваю увидеть ее лицо. Я умираю от желания узнать, как она выглядит. Она живет в той самой комнате, где жила моя Зари, спит на ее кровати, сидит в том же кресле, где сидел я, держа ее в объятиях. Я подхожу к окну Зари и заглядываю через щелочку в занавеске. Сердце бешено колотится, кровь бросается в голову. Руки у меня трясутся, колени подгибаются от волнения.
Переодетый Ангел сидит посреди комнаты спиной к окну. Опустив голову, она читает книгу — «Диван» Хафиза, ту самую, которую выучила наизусть.
«Зачем она читает эту книгу, если знает ее наизусть?»
На ней длинное темное платье, скрывающее ее от шеи до лодыжек. Волосы спрятаны под голубым шарфом. На стуле у круглого столика висит черная паранджа. Подле кровати лежит одеяло, которым меня укрыли прошлой ночью. Я смотрю в другой угол комнаты и вижу небольшой блокнот с рисунками Зари. О, что бы я не отдал, чтобы завладеть им!
Вдруг Переодетый Ангел поднимает голову от книги, будто знает, что кто-то наблюдает за ней через окно. Мне хочется убежать назад на свою террасу, однако ноги приросли к земле. Видно, как у нее поднимаются и опускаются плечи в такт дыханию. На долю секунды она чуть поворачивается в сторону, а потом опускает голову и продолжает чтение.
Возблагодарив Бога, что она не обернулась, я прокрадываюсь обратно в свою комнату.
НЕИЗЛЕЧИМАЯ БОЛЕЗНЬ
С тех пор как меня выписали из клиники, прошло больше месяца. Персидский Новый год, который празднуется в первый день весны, наполняет нашу округу невиданным энтузиазмом. Первые тринадцать дней года школы закрыты, люди путешествуют, навещают друг друга, обмениваются подарками, забывают и прощают старые обиды. Дух Нового года не оставляет равнодушным даже шаха, заставляя его простить целый ряд политических преступников и помиловать несколько уголовников. Интересно, помиловал бы он когда-нибудь Доктора? Мирятся даже мои тетя и дядя, позабыв о разногласиях. Ну а я по-прежнему окован мрачным холодом своей теперешней жизни, не в силах вырваться из него. У меня дома часто ночуют Ахмед и Ирадж. Я радуюсь их обществу, но иногда, когда они что-то говорят, я отдаляюсь от них мыслями и отключаюсь, поскольку все вещи вовне становятся докучными.
Однажды ранним вечером со своей террасы я слышу голос бабушки Ахмеда.
— Он придет забрать меня, — объявляет она с балкона дома Ахмеда.
— Кто придет, бабушка? — кричу я.
— Мой муж, — отвечает она. — Он заберет меня с собой, и это будет его новогодний подарок.
— О, — сочувственно произношу я.
Мне бы хотелось, чтобы ко мне с таким же подарком пришла Зари или Доктор.
Я замечаю, что ее лицо немного подкрашено.
— Вы хорошо выглядите, бабушка, — говорю я.
— Я старалась для него, — откликается она. — Знаешь, мы каждую ночь разговариваем, но он не позволяет мне подойти.
— Вы его видите, бабушка? — спрашиваю я, думая о своей Зари, скользящей в ночных тенях.
— О да, с тех пор как он ушел, я вижу его каждую ночь, — отвечает она с печальной улыбкой на лице. — Ты тоже его видишь, правда?
— Где вы его высматриваете?
Бабушка прищуривается, словно не понимает моего вопроса.
— Он прячется в темноте? — подсказываю я. — Он шевелится когда-нибудь или стоит неподвижно?
— Неподвижно? — не понимая, очевидно, о чем я говорю, спрашивает она.
Она подходит шаркающей походкой к краю балкона, и опять я слышу в голове голос матери: «Каждый год с этих проклятых крыш падают сотни людей». Я быстро подхожу ближе к бабушке, чтобы суметь подхватить ее, если она потеряет равновесие.
— На этот раз он хочет, чтобы я ушла с ним, — шепчет она.
— Он когда-нибудь разговаривал с вами? — спрашиваю я.
— Разговаривал со мной?
— Угу.
Бабушка ненадолго задумывается.
— Не знаю. Я плохо слышу. Если и разговаривает, я его не слышу.
— Но ведь вы слышите, как плачет моя жена, верно?
— Твоя жена? Почему она плачет?
Я смотрю на озадаченное лицо бабушки и жалею, что затронул эту тему.
Нельзя допускать, чтобы твоя жена плакала, — говорит она. — Мой муж никогда не допускал моих слез. Никогда.
— Конечно, бабушка.
— Ты знаешь, как мы с ним встретились? — спрашивает она, и на ее лице появляется улыбка.
— В американском посольстве?
— Американское посольство? — безучастно бормочет она.
— Нет, бабушка, — поправляю я себя. — Я не знаю. Как вы встретились?
— Ты хочешь, чтобы я рассказала? — оживляется она.
— Да, пожалуйста.
— Когда мне было семнадцать, — начинает она, — мне поставили диагноз какой-то неизлечимой болезни. Неизлечимая болезнь — так они это называли. Моя бедная мать молилась день и ночь, упрашивая Бога проявить ко мне милосердие, как будто у Бога не было занятий поинтереснее!
Неожиданно на лице бабушки появляется озадаченное выражение.
— Тебе когда-нибудь было семнадцать? — спрашивает она.
— Да, бабушка.
— A-а, — бормочет она. — Но у тебя ведь никогда не было неизлечимой болезни?
— Нет, бабушка. Не было.
Она на время задумывается, словно потеряла нить рассказа, и наконец спрашивает:
— Как ты думаешь, рай и ад соединяются между собой?
— Что? — переспрашиваю я.
