бачки.
Фахимех хихикает, прикрыв рот ладонью. Ахмед с удивлением смотрит на нее.
— Прости, но у тебя действительно смешной вид! — расхохотавшись, говорит она.
Он таращит на меня глаза.
— Она смеется!
Я, пряча усмешку, театрально пожимаю плечами.
— Она насмехается надо мной! — говорит он.
— Нет, нет, нет, — успокаивает его Фахимех, но разражается громким безудержным смехом. — Я думаю, ты по-настоящему хорошенький.
— Ты правда хорошенький, — подтверждаю я.
— Да? — переспрашивает он. — Серьезно? Насколько хорошенький?
— Очень, очень хорошенький, — говорит Фахимех.
Он снова поворачивается ко мне, и я со всей серьезностью киваю.
— Угу, ты прав, — гордо расхаживая вокруг, говорит он. — Мы назовем это «стрижкой Ахмеда» и будем бесплатно стричь парней из нашего переулка. Но только из нашего! Все остальные должны будут платить.
Он смотрит на меня.
— Эй, ты будешь моим первым клиентом!
Он убегает в дом и возвращается с ножницами, а потом начинает гоняться за мной по двору под хохот Фахимех.
— Иди сюда, сукин сын! — вопит он. — Приказываю тебе постричься! Ты ослушался моего высочайшего повеления? Как ты посмел? Ты чертов сукин сын!
В последующие дни Ахмед всеми силами пытается избегать господина Горджи. Зная его, я предполагаю, что он разрабатывает план атаки. Господин Горджи, в свою очередь, появляется почти на всех уроках Ахмеда, усаживается в заднем ряду и наблюдает за учителями и учениками.
— Вчера Горджи приходил на урок геометрии к господину Бана, — рассказывает Ахмед. — С той минуты, как он вошел, я понял: что-то не так. Все ребята тоже об этом догадывались. Все сидели за партами ровно и ждали, на чью голову опустится топор. Но я-то знал. Горджи подошел к господину Бана и прошептал ему что-то на ухо, потом направился к задним рядам, откуда ему хорошо всех видно. Не похоже было, чтобы господин Бана обрадовался просьбе директора. Переминаясь с ноги на ногу, он нервно взглянул на господина Горджи, потом стал вышагивать взад-вперед перед доской и наконец шепотом произнес мое имя и вызвал меня к доске. Бана попросил меня доказать теорему, которую я в глаза не видел.
Ахмед дотрагивается до бритой головы и опускает взгляд на носки ботинок.
— Что произошло дальше? — спрашиваю я.
— Конечно, я не смог ее доказать. Так что он поставил мне двойку, а господин Горджи вышел из класса с довольной миной.
— Мне жаль, милый, — говорит Фахимех.
— Помнишь, как сильно мы ненавидели господина Бана? — обращается он ко мне. — Теперь мы все его любим. Не странно ли это? По сравнению с Горджи все прочие кажутся хорошими. Это похоже на то, когда у тебя болит в нескольких местах. Чувствуешь только самую сильную боль.
Потом он, покачав головой, говорит с глубоким вздохом:
— В сравнении с этим фанатиком деспоты прошлого сойдут за милосердных ангелов. Как все это нелепо!
— Что об этом думает Моради? — спрашиваю я.
— Моради совершенно беспомощен. Горджи ненавидит Моради, потому что тот любит американцев. По мнению Горджи, ни один народ на свете, за исключением, пожалуй, израильтян, не заслуживает такой ненависти, как американцы.
— Не хочу учить тебя, что делать, но, по-моему, тебе нужно попробовать с ним помириться, — говорит Фахимех.
— Представляешь, что придумал этот негодяй? — возмущается Ахмед, не обращая внимания на реплику Фахимех. — Он собирается приходить на все мои уроки и делать мне гадости!
— Мне так жаль, милый, — всхлипывая, говорит Фахимех.
— О, любимая, — утешает он с ласковой улыбкой, — не волнуйся. Не надо, пожалуйста.
Слезы Фахимех оказывают на Ахмеда сильное воздействие, и поэтому с того дня он почти не рассказывает о стычках с господином Горджи. Я, однако, замечаю, что он постоянно читает Коран.
— Приобщаешься к религии? — спрашиваю я.
— Конечно, — с ухмылкой отвечает он.
Мне интересно, что он задумал, но я не решаюсь спросить. Однажды вечером я слышу, как он вслух декламирует стихи.
— Ты все это заучил? — с удивлением спрашиваю я.
— Ага, — отвечает он.
— Зачем?
— Иншаллах — да будет на то Божья воля, — скоро узнаешь.
Потом он с улыбкой уходит, декламируя другую строфу.
На следующий день, услышав историю целиком, я узнаю, зачем Ахмед читал Коран. Господин Горджи пришел на урок к господину Бана, поздоровался, прочитал молитву, затем проследовал к задним рядам, откуда дал сигнал учителю вызвать Ахмеда. Господин Бана не одобрял тактику директора и его частые визиты на свои уроки и выглядел удрученным. Ахмед быстро поднял руку и громко попросил позволения задать вопрос.
— Конечно, — сказал господин Бана.
— Это вопрос к господину Горджи, — пояснил Ахмед.
— Да, — откликнулся тот, — можешь задать свой вопрос.
Ахмед продекламировал строфу из Корана и попросил директора дать литературный перевод и свой комментарий. Господин Горджи не говорит по-арабски и знает лишь некоторые строфы на память, поэтому он покачал головой и откашлялся, а потом сказал, что акцент Ахмеда мешает ему понять, какую именно строфу тот декламирует. Ахмед достал из кармана маленькую книжку Корана, поцеловал ее и указал страницу со словами:
— Вот эта, сэр. Не угодно ли будет прочесть?
Господин Горджи застыл, уставившись на Ахмеда и вполне осознавая, что именно ожидает его с этого момента, если он когда-нибудь придет на урок Ахмеда. Ахмед божился, что видел пот, струящийся по лицу Горджи. После долгой мучительной паузы директор извинился и быстро вышел из класса. После его ухода раздался смех, аплодисменты, громкие вопли и свист. Даже господин Бана засмеялся и поклонился Ахмеду!
— Он больше не придет на мои уроки, — говорит Ахмед. — И это еще не все, обещаю! Я буду ходить следом за ним во двор, в его кабинет, в туалет. Я буду повсюду в тех местах, что и он, и стану декламировать Коран и задавать ему вопросы. Сделаю что угодно, чтобы смутить его. Заучу наизусть каждое слово из нашей священной книги и разоблачу сукина сына как никудышного притворщика. Вот так следует поступать со всеми господами горджи на свете, этими жалкими учителями Закона Божьего, которые вдруг становятся императорами.
САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО
Я дремлю в кресле у себя в спальне, когда вдруг просыпаюсь от громкого крика. Этот крик совсем не похож на тихие рыдания Переодетого Ангела. Я узнаю голос Ахмеда. Поборов наводящее ужас оцепенение,
