— Зачем пожаловала, дочь моя? — спросил поп.
— Хочу помолиться о душах убиенных родителей своих.
Панночка была среднего роста, с небольшой, гордо посаженной головкой. Тяжелая русая коса спадала до пояса, под длинными черными бровями тревожным блеском сверкали глаза. В облике девушки и во всей ее стройной, легкой фигурке было столько свежести, что священник почти физически ощутил лежавшее на его плечах бремя прожитых лет.
— Зачем явилась сама? Разве не могла прислать Остапа? — зашептал он, не выпуская из виду прискакавших с панночкой сердюков, расположившихся невдалеке от поповской телеги.
— Не могла, его курень уже на том берегу. А дело спешное, не ждет ни часу.
— Говори.
— Шведы второй день как переправляются через Днепр у Шклова. А к россиянам подослали здешнего шляхтича Яблонского, дабы направить их в другую сторону.
— Знаю о том. Сам предупредил о месте настоящей переправы отца Лариона, при мне он отправил верного человека к казакам Зловы-Витра. А на следующее утро привез ко мне полусотник Цыбуля отпевать царских казаков и своих сердюков. Мыслю, что сгинуло с теми покойниками и наше послание.
— Сгинуло одно — надобно слать другое. Переправе у Шклова мы уже не помешаем, а как можно скорее остановить россиян на пути к Орше и возвратить их обратно — в наших силах. Но поспешать им теперь следует уже не к Шклову, а к Пропойску [23], поскольку именно туда замыслил двинуться от Днепра Левенгаупт.
— К Пропойску? — встрепенулся священник. — А не ошибаешься?
— Сама слышала разговор об этом полковника Розена с Тетерей. Курень Остапа как раз и поскакал на разведку дорог в сторону Пропойска. Теперь понимаешь, отче, что нам нельзя терять ни минуты?
— Понимаю, добре понимаю. И уже прикидываю, как снова повидаться с отцом Ларионом.
— Будь осторожен, отче. Кирасиры Розена недавно схватили в шинке чужого казака, как думают, прибывшего с того берега от батьки Голоты. Казак на допросах молчит, а Розен лютует. Велел сжигать по дороге все деревни и хутора, а также удвоить посты и секреты, дабы никто не смог пробраться ни к россиянам, ни от них. Даже не знаю, как тебе удастся попасть в лишнянскую церковь.
— Господь не оставит без помощи верного слугу своего...
Приказав вознице поставить телегу на ночь поближе к придорожным кустам и едва дождавшись темноты, священник скользнул в лес. В наброшенном поверх рясы белом полушубке он почти сливался с мутновато-белесыми цветами ночного осеннего леса, а два пистолета и сабля должны были оградить его от неприятностей при возможной встрече с сопровождавшими шведский обоз многочисленными волчьими стаями.
Стараясь держаться как можно ближе к деревьям и кустарникам, обходя стороной встречавшиеся на пути прогалины и освещенные луной поляны, он осторожно шел вдоль узкой лесной тропы, что вела от большака к маленькой деревушке. Вот и высокий пригорок, с которого должно быть видно расположенное в речной низине селение. Священник остановился, перевел дыхание, глянул с возвышенности вниз.
Перед ним, как и в прошлый раз, вдоль спокойной лесной речушки расстилалась широкая поляна, за ней вздымалась в небо колокольня. Не было лишь самой деревушки: черными безобразными оспинами виднелись на снегу остатки изб и хозяйственных построек. Над некоторыми из них еще вился дым, ни одна тропа не вела к сожженному селению. Только не тронутая шведами Церковь и стоявший рядом с ней добротный дом священника сиротливо выделялись среди этой тоскливой картины.
Перекрестившись, поп собрался было спуститься с пригорка, как вдруг из-за ближайших к нему кустов появились несколько темных фигур.
— Стой! Ни с места!
«Шведы!» — обожгла сознание мысль, и руки тотчас потянулись к пистолетам. Выстрел, второй — две ближайшие фигуры, словно споткнувшись о невидимую преграду, вначале остановились, а затем повалились на землю. Отшвырнув в сторону ненужные пистолеты, священник кубарем скатился с пригорка, собираясь юркнуть в густой ельник.
Но ударили вслед чужие выстрелы, и острая боль обожгла ногу. Священник остановился, сбросил с плеч полушубок. Выхватил из ножен саблю, прислонился спиной к дереву. Подбежавшие к нему шведские солдаты загалдели, увидев перед собой священнослужителя, но командовавший ими офицер быстро покончил с возникшим замешательством:
— Вперед! Брать живым!
Не принимая всерьез способность раненого старика сопротивляться, шведы смело ринулись на него, но жестоко просчитались. Да и откуда им знать, что еще несколько лет назад на широких плечах их противника была не потрепанная поповская ряса, а роскошный жупан запорожского сотника, участника многих славных битв и схваток, и что лишь старые раны да шестилетняя каторга на турецких галерах заставили отважного казака сменить острую саблю на кадило и крест.
Два молниеносных взмаха клинка — и ближайший к священнику швед молча рухнул в снег, другой, взвыв от боли и схватившись за перебитое казачьей саблей плечо, отпрянул назад. Но не переоценил своих сил старый рубака, знал, что не совладать ему с десятком молодых здоровых врагов, а пуще всего он понимал одно — ни в коем случае нельзя попасть шведам в руки живым. И бывший сотник врезался в самую гущу смешавшихся врагов...
Полковник Розен долго смотрел на доставленный к нему труп священника. Зачем-то дважды обошел вокруг него и лишь после этого задал свой первый вопрос начальнику охраны штаба корпуса и генеральского обоза.
— Майор, что обнаружено при убитом? Грамота с тайнописью, иные уличающие его бумаги?
— Ничего, господин полковник. Возможно, он шел с устным сообщением или за получением очередного задания.
— К кому?
— К священнику деревни, возле которой его пытались задержать. Еще утром она была сожжена, а все жители направлены в распоряжение начальника обоза. Исключение, согласно приказа генерала, было сделано для церкви и ее служителей. К ним и лежал путь убитого.
— А если он просто шел мимо?
— День назад он уже был у этого священника. Когда его задержал наш патруль, он объяснил свое посещение какими-то неотложными церковными делами. Тогда было светло, деревня жила своей обычной жизнью, поэтому ему поверили и отпустили... Но какие дела могут быть ночью? Зачем ему потребовалось брать с собой целый арсенал? А сопротивление нашему секрету?
— Что говорит его деревенский сообщник?
— Я решил не трогать его, а оставить как приманку. Может, к нему пожалует еще кто-либо из русских лазутчиков? Деревня, вернее, то, что от нее осталось, обложена двойным кольцом наших тайных постов. Солдатам строго-настрого приказано не трогать никого, кто бы туда ни направлялся.
— Разумно, майор. Жаль только, что мы не знаем причины, потребовавшей встречи этих слуг Божьих. Как думаешь, что это может быть?
— Об этом нетрудно догадаться. В настоящий момент русских больше всего интересует место нашей настоящей переправы и дальнейший маршрут корпуса на левобережье Днепра.
— Вот именно. Но откуда об этом могли знать убитый или его местный сообщник? Значит, за их спиной стоит некто, имеющий доступ к нашим секретам. Может, это к нему и прибыл неизвестный казак, захваченный нами в трактире? Вот кто нам нужен в первую очередь, майор.
— На этот счет у меня есть одно соображение. Я приказал выставить труп священника на всеобщее обозрение. Смысл? Главарю царских лазутчиков станет ясно, что его сообщение не попало по назначению, и он будет вынужден послать нового человека... Кто знает, возможно, и он не минует лишнянской церкви.
— Ваше соображение мне нравится. И пустите вдобавок слух, что священник погиб не у деревни, а сразу при входе с большака в лес. Его сообщники не должны даже догадываться, что тайна лишнянской церкви в наших руках.
