шапку, ударил себя кулаком в грудь.
— Государь, не признал. Впервой довелось лицезреть твою царскую особу. А потому не гневись на слугу своего верного.
— Ладно, казак, не кайся, не в чем. Сам говоришь, что первый раз меня видишь, — усмехнулся Петр. Прошел к столу, за которым сидел Голота, развернул принесенную с собой карту. — Лучше скажи, сможешь ли показать место шведской переправы?
— Смогу. — Цыбуля подошел к карте, ткнул в нее пальцем. — Переправа вот тут, у излучины, где течение слабее. Верховые идут налегке вплавь, а пешие и обоз по наплавным мостам. Старший на переправе полковник Розен.
— Сколько людей у генерала и велик ли обоз? — поинтересовался Петр.
— Солдат, пеших и конных, шестнадцать тысяч при семнадцати орудиях. А обозных возов без малого восемь тысяч.
Трубка, которую Петр подносил ко рту, неподвижно замерла в его руке. Он рывком поднял голову, с нескрываемым изумлением посмотрел на Цыбулю.
— Сколько? Повтори еще раз.
— Шестнадцать тысяч солдат при семнадцати орудиях. О том я не раз слышал от полковника Тетери. Это число велел передать батьке Голоте и пан есаул Недоля.
— Хорошо, казак, хорошо. Верю... А куда генерал собирается двинуться от Шклова?
— Не ведаю, государь. Сокрыто сие ото всех в тайне. Может, пан есаул разузнает про это позже.
— Есаул больше ничего не велел передать? — спросил Голота.
— Полковник Розен, правая рука генерала Левенгаупта, разговаривал с ним с глазу на глаз. Имел интерес, есть ли промеж сердюков такие, что видели и знают государя в лицо. Как уразумел пан есаул, полковник замышляет переодеть их в форму простых полковых казаков и со злым умыслом на государя послать на лихое дело. А до этого пан есаул уже не единожды замечал при шведском штабе эскадрон кирасир, переодетых российскими драгунами. Разузнал, что командуют ими два переметчика [24] — офицера из иноземцев, добре знающих царскую особу и порядки в русской армии.
— Спасибо за службу, казак, — весело сказал Петр, хлопая Цыбулю по плечу. — Рад буду иметь такого молодца в своем войске. Думаю, что полковник Голота не поскупится отдать под начало столь бравого казака лучшую сотню своих хлопцев. А, полковник?
— Не поскуплюсь, государь, — сдержанно ответил Голота. — Пусть только смоет поначалу с себя ту кровь и грязь, которыми запятнал казачью честь службой у неприятелей.
— Смою, батько, — твердо сказал Цыбуля, кладя руку на эфес сабли и глядя в глаза Голоте. — Расквитаюсь с ними за все и сполна. А сейчас дозволь вернуться до пана есаула. Дюже ждет он меня.
— Возвращайся, казаче. А Недоле передай, что не дождусь обнять его, как батько сына...
Когда за полотнищем шатра затих топот коня ускакавшего полусотника, Меншиков задумчиво почесал переносицу:
— Мин херц, а не зря мы отпустили этого сердюка? — с сомнением спросил он.
По лицу Голоты пробежала нервная дрожь. В глазах вспыхнул и тотчас погас злой огонек. Он без слов достал из-за пояса и протянул Меншикову небольшую грамоту. Князь развернул ее, с интересом поднес к глазам.
— «Батько, прости. Знай, что я с тобой и честно исполню свой долг перед Украиной. Твой Иван Недоля», — медленно прочитал он вслух и непонимающе уставился на Голоту.
Тот взял из рук Меншикова грамоту, свернул ее, снова сунул за пояс.
— Ее доставил полусотник от есаула, что вместе с полковником Тетерей командует мятежными сердюками у Левенгаупта, — пояснил он. — А раньше этот есаул был моим сотником, вернейшим и отчаяннейшим. Потом... — Голота запнулся, опустил глаза, — когда меня погнали в Сибирь, он ушел поначалу на Сечь, затем — не знаю, почему и как — очутился у Мазепы, а теперь у шведов. Несколько дней назад я отправил ему грамоту, в которой кликал к себе. И вот его ответ — полусотник с письмом и нужными нам вестями.
— А если твой бывший сотник за это время превратился во врага России? — не отставал от Голоты Меншиков. — Такого же верного шведам, как раньше тебе. Тогда что?
Отвернувшись от князя, полковник обратился к царю, с трубкой в зубах слушавшему каждое их слово.
— Государь, я доверяю Недоле, как самому себе. И потому не он, а я говорю тебе — шведская переправа у Шклова.
— Полковник, кабы я усомнился в честности есаула — не скакал бы его гонец обратно, — ответил Петр. — И давайте раз и на всегда покончим с этим делом. Алексашка, прикажешь отпустить на волю рыбака и достойно отблагодарить его. А шляхтича вели вздернуть. А сейчас разговор о самом для нас главном, — жестко сказал царь, опираясь о стол обеими руками и глядя поочередно на Меншикова и Голоту. — Гонялись мы за восемью тысячами шведов, а напоролись на шестнадцать. Собирались бить Левенгаупта, а теперь впору самим ему спину показывать. Так давайте решим, как поступить в нашем случае. Твое слово, Алексашка, — обратился он к Меншикову.
Тот облизал кончиком языка губы, его глаза насмешливо блеснули.
— Мин херц, нельзя нам уходить ни с чем: обувка не позволяет. Покуда гонялись за шведом по лесам да болотным кочкам, у солдат все сапоги износились. Разве в них теперь от Левенгаупта по морозцу и снегу убежишь? А посему потребно добывать новые сапоги из неприятельского обозу. Потому, мин херц, покуда совсем босиком не остались, следует бить гостей незваных.
Петр улыбнулся, одобрительно хмыкнул, взглянул на Голоту.
— А каков твой ответ, полковник?
— Государь, разве от того, что недруга оказалось больше предполагаемого, отпала необходимость его разгрома? Напротив, он стал еще опасней, а потому и громить его надобно решительней и смелей. Пускай у Левенгаупта больше солдат, зато обоз висит на нем, как гиря на ногах: отвлекает часть сил для дорожных работ и охраны, замедляет движение и лишает быстроты маневра. Мой ответ таков: бить шведа обязательно и как можно скорее, покуда он после переправы не отдохнул и не привел себя в порядок.
Глаза Петра радостно заблестели, он с силой сжал в кулаке трубку.
— Спасибо, други мои верные, — дрогнувшим от волнения голосом произнес он. — Рад, что не ошибся ни в ком из вас.
Поеживаясь и пряча лица от резкого, холодного ветра, порывами налетавшего со стороны подернутых тонким льдом болот, Дмитро Недоля с братом свернули с лесной дороги, остановились в редких кустах за обочиной. Мимо них сплошным потоком двигались телеги шведского обоза, направлявшегося к переправе через Днепр.
— Значит, отплываешь утром на Сечь? — спросил есаул, затягивая потуже узел башлыка.
— Да, братку, нечего мне здесь больше делать. У невесты свой жених, а на твоих дружков, — кивнул Дмитро на колонну шведских солдат, — уже насмотрелся вдоволь. Будь моя воля, валялись бы они сейчас без голов по окрестным болотам.
— А чьей воли ты ждешь для этого? — полюбопытствовал есаул.
— Я — запорожец, а Сечь не воюет с королем, — хмуро обронил сотник. — А вот ты служишь шведам и вкупе с ними идешь на россиян, наших братов по крови и вере.
— Иду, да еще не дошел, — ответил старший Недоля. — Так что рано корить меня королевской службой. А грех, братчику, на нас покуда одинаков. Оба сидим сейчас на конях, сытые и тепло одетые, и спокойно смотрим, как собаки-иноземцы измываются над нашими людьми. Такими же, как россияне, братами по крови и вере.
Дмитро перевел взгляд на дорогу. Серое, без единого просвета небо висело над самыми головами. Напоенные влагой тучи низко плыли над лесом, цепляясь за острые вершины деревьев. Влажный ветер с болот съедал сыпавший ночью снег, превращая дорогу в непролазное месиво.
По ней, увязая в колеях по ступицы колес, медленно двигались телеги шведского обоза. Худые, с торчащими ребрами лошади и волы с трудом тащили доверху нагруженные возы. Десятки оборванных,
