– Она сказала, что только в сопровождении милиции! А какая, к черту, милиция! Хотя, если я Настю не найду...
– Найде-ешь, – ласково уверила танцовщица своего оловянного солдатика, – конечно, найдешь!
– Ты тогда подъезжай тоже на Петроградку, – сказал он. – Только пусть тебе такси вызовут, сама на дороге не голосуй, ладно? И смотри, там снег выпал, не упади!
– Я не упаду.
– И звони мне, хорошо?
– Хорошо.
И он опять к ней приложился, все к тому же месту, очень озабоченный, по-утреннему деловой, ответственный, порядочный, милый, пахнущий дорогим одеколоном, сигаретами и кофе.
Лёка закрыла за ним дверь и сказала сама себе:
– Отлично!
И пошла завтракать.
Пусть он ищет эту свою принцессу, где ему больше нравится, танцовщица все равно должна вовремя подкрепиться!
Она выбрала местечко с видом на Исаакиевскую площадь, заказала яичницу, кофе, потом подумала и попросила еще булок. Независимо поправила очки и положила ногу на ногу.
– Привет.
Она вздрогнула и оглянулась.
Некоторое время они просто смотрели друг на друга.
– Слушай, – быстро сказала Лёка, позабыв поздороваться, – помоги мне, а?
Кажется, он не удивился. Он никогда ничему не удивлялся.
Конечно, он удивился. И просто не подал виду.
Он выдвинул стул, сел напротив, потом привстал и вынул из заднего кармана джинсов немного приплюснутую пачку сигарет и телефон.
Он всегда все носил в карманах, от чего те оттопыривались и рвались.
– Ты бы еще картошку в них таскал, – кричала Лёка еще тогда, когда ей было дело до его карманов, – покупал бы в овощном картошку и ссыпал себе в карманы!
С тех пор прошло триста лет. Триста лет и три года. Может, даже с половиной.
– Чем тебе помочь?
– Вот смотри. Человек – женщина – приезжает в Питер в командировку.
– Молодая и прекрасная?
– Что? А, да. Молодая и прекрасная. У нее есть задание – передать документы и получить подпись. Ну, и сразу вернуться.
– Так.
– В Питере она пропадает.
– Как?! – неторопливо удивился Платон Легран. – Совсем?! Испаряется? Дематериализуется?
– Не перебивай меня. – Лёка дернула плечом. – Никто не знает, как она пропадает. Но если она пропадает... криминально, это дело милиции.
– Безусловно.
– Но пока до милиции не дошло, мне хотелось бы ее найти.
– Зачем?
– Меня шеф попросил, – почти не соврала Лёка, – Андрей Владимирович.
– Спятил твой Андрей Владимирович.
– Платон!
– Чего?
– Вчера мне удалось выяснить, что она приехала сюда, в «Англию», сломала ноготь, подняла бузу, почему-то отказалась идти на маникюр к здешней маникюрше, а потребовала, чтобы ее записали в салон красоты... в городе. А потом – фьють! Выехала из отеля. С тех пор ее никто не видел, и на связь она не выходит.
– То есть, сколько она здесь пробыла?
– Говорят, часа три, а потом все.
Платон Легран немного подумал.
– А отель у нее на какой срок забронирован?
– На две ночи и три дня.
Он еще подумал.
– Знаешь, Лёка, – произнес он задумчиво и потянул из пачки сигарету, – я бы так сказал: если ее не увезли силой...
– Нет, сама уехала!
Он не обратил на нее никакого внимания.
– ...если не силой, значит, у нее была какая-то веская причина уехать. – Он покрутил рукой с зажатой в пальцах сигаретой. – Ну, я не знаю! Романтическое свидание, понимаешь? Она же не так чтобы принцесса датская, то и дело посещающая пятизвездочные отели! Вот ты бы отсюда по своей воле выехала до срока? Если у тебя здесь все оплачено?
– Пожалуй, нет, – сказала Лёка задумчиво. – Пожалуй, ты прав.
– И поэтому она на маникюр здесь не согласилась. У нее было назначено свидание, и она не могла опоздать. Маникюр, как я понимаю, мог ее задержать. Очевидно, она ждала какого-то звонка, дождалась и уехала. Уж куда уехала, на маникюр, или, может, в загс, или еще куда, это установить сложно.
– Но можно?
– Лёка, ты серьезно?
– Я совершенно серьезно, Платон!
– И поэтому этот начальник службы безопасности с тобой прилетел? Чтобы провести частное расследование?
И Лёка опять соврала.
То есть не то чтобы соврала, но и всю правду не сказала.
Но если бы этот вопрос Платон Легран задал ей вчера, она совершенно иначе ответила бы.
Она сказала бы все наоборот.
Но он задал ей этот вопрос сегодня, как раз когда танцовщица, кружившаяся в центре зеркального озера на фоне голубого картонного замка, вдруг поняла, что кружиться больше не в состоянии. Что от кружения у нее болит голова, ноги ужасно устали и в глазах рябит.
Даже запах дорогого одеколона не проясняет сознание, а поцелуй в неопределенное место между щекой и губами, в точку «икс», кажется оскорбительным глумлением над ее женской сущностью и всеми ожиданиями.
А может, сущность ее за последние триста лет стала соответствующей – картонной. А может, целовавший оказался тем, кем оказался, – оловянным болваном. Хотя, может, и не болваном, но оловянным.
– Эта пропавшая, – твердо сказала Лёка, думая о болване, – его бывшая жена. Он о ней очень беспокоится. Сейчас он ее ищет.
– А как он ее ищет? Бегает по городу?
Лёка улыбнулась:
– Почти. Ты почти угадал. Он поехал к партнерам, которым она везла документы. Хочет что-то там выяснить, я не знаю!.. Она там не была. Они сами ее ищут, у нее же документы!..
Принесли яичницу, и Лёка стала быстро есть.
Поев немного, она вдруг вспомнила правила хорошего тона и спросила:
– Хочешь яичницу?
– Да я уж ел.
Тем не менее он взял вилку, залез к ней в тарелку и подцепил кусок. Он всегда был ужасающе бесцеремонным.
Пока он жевал, сосредоточенно скосив глаза к носу, Лёка его рассматривала.
