– На предмет: кто, кому и по чьей просьбе заказывал или будет заказывать коммерческим фирмам пропуск в Белый дом. Особенно обрати внимание вот на эти фирмы. – Смеляков протянул Вадиму лист бумаги с названиями фирм. – А теперь мне пора на Лубянку.
Николай Ковалёв, заместитель директора ФСК, внимательно прочитал бумаги, подготовленные отделом «П», и взвешенно произнёс:
– Что ж, материалы серьёзные. У моих ребят тоже материалы на них имеются.
– Николай Дмитриевич, надо двигать. Надо получать санкцию на «прослушку» Петлина и Родионова.
– Ну-у-у…
– У вас какие-то сомнения?
– Виктор Андреевич, вы же сами понимаете. Петлин – фигура крупная, ошибка в таких случаях недопустима.
Как всякий чекист, Ковалёв был очень осторожен, иначе вряд ли ему удалось бы без всякой протекции пройти путь от младшего оперативника до столь высокого поста. Но он не желал взваливать ответственность на свои плечи. Дабы подстраховаться, Николай Дмитриевич перезвонил Коржакову, уточнил все детали и только тогда согласился.
Смеляков внимательно следил за выражением лица Ковалёва, но оно оставалось бесстрастным.
– Хорошо, Александр Васильевич. Я подключусь к этому делу. – Ковалёв положил телефонную трубку и посмотрел на Смелякова. – Ну что ж, Виктор Андреевич, я всё уточнил. Завтра же пойдём к Ильюшенко, попробуем получить его «добро» на прослушивание. Как только всё будет решено, я дам соответствующее распоряжение.
Григорий Модестович Машковский слушал музыку, прикрыв глаза ладонью. Лишь иногда он поглядывал на сцену, где пианистка с какой-то почти яростью била по клавишам. Казалось невероятным, что тонкие пальцы исполнительницы обладали столь огромной, чуть ли не разрушительной энергией.
«Нет, Шопена так нельзя играть. Это просто вколачивание клавиш, а не музыка… Впрочем, предыдущий ноктюрн она исполнила изумительно. Я просто растворился в музыке. Один человек – и какие непохожие, противоречивые характеры».
Машковский отнял руку от лица и перевёл взгляд на сидевших во втором ряду партера двух молодых женщин. Едва заняв своё место в ложе, Машковский сразу обратил внимание на них. Сидя рядышком, они выглядели удивительно эффектно – одна с пышной золотистой шевелюрой, другая – с короткой стрижкой гладких чёрных волос.
«Чёрненькая, пожалуй, строже, хотя взгляд почти детский… И она скромнее… Может, стеснительнее», – размышлял Григорий Модестович, с удовольствием разглядывая женщин.
Когда зал всколыхнулся аплодисментами, Машковс-кий повернулся к сидевшему рядом секретарю.
– Коля, ты видишь тех дам?
– Да, Григорий Модестович.
– Слетай-ка шустренько за цветами.
– Два букета?
– Разумеется. Два одинаковых.
– Сию минуту всё организую.
Николай бесшумно скрылся, и Машковский присоединился к овациям.
Затем он откинулся в кресле, положил обе руки на набалдашник трости и теперь до конца отделения наслаждался музыкой, не отрывая глаз от заинтересовавшей его черноволосой женщины.
«Пожалуй, она похожа на мою покойную жену. Та была именно такой в начале нашей семейной жизни. А потом быстро потеряла форму, стала рыхлой внешне и внутренне. Ничего удивительного, что она рано умерла… Да, эта дама несомненно напоминает мне Маргариту в лучшие её годы…»
Во время антракта Николай юркнул между рядами и перехватил молодых женщин едва они поднялись со своих мест.
– Простите, я не знаю ваших имён, но господин Маш-ковский просит вас принять эти цветы.
– Вы не ошибаетесь? – спросила светловолосая, с сомнением глядя на Николая.
– Я никогда не ошибаюсь.
– Вы уверены? – Светловолосая кокетливо склонила голову.
– Извините, а кто такой этот Машковский? – Черноволосая поправила висевшую на руке сумочку. – Мы ведь не знакомы с ним?
– Григорий Модестович – тонкий ценитель красоты, – ответил Николай, продолжая держать букеты на вытянутых руках.
– Вообще-то всё это очень странно, – внезапно к разговору присоединился стоявший возле женщин худой мужчина лет тридцати. – Какой-то Модестович… посылает цветы… Надо же! И сегодня, оказывается, встречаются тайные поклонники.
– Никакой тайны. Он сейчас в ложе, вон там. – Николай указал глазами на Машковского, внимательно следившего со своего места за происходящим в партере. – Если вы не возражаете, Григорий Модестович подойдёт к вам после концерта…
– Женя, – с явным недовольством произнёс худой мужчина, – по-моему, это не совсем прилично.
Женя тряхнула головой, откидывая упавшую на глаза золотистую прядь, и взяла предложенный ей букет.
– Всё очень даже прилично, – решительно сказала она. – Не перевелись ещё рыцари на этом свете.
Приняв букет, она повернулась в сторону Машковс-кого и слегка кивнула. Григорий Модестович привстал и поклонился.
– Передайте вашему… – Черноволосая замялась в поисках нужного слова.
– Шефу, – подсказал Николай.
– Да, передайте вашему шефу, что мы очень тронуты таким вниманием. Это весьма необычно.
– Григорий Модестович тем и отличается – необычностью. Не могли бы вы сказать, как вас зовут?
– Евгения, – блондинка указала на себя, затем на свою подругу, – и Маргарита. А это наш коллега Константин. – Она мотнула головой на недовольного спутника…
Едва Николай удалился, Константин вспыхнул:
– Вы что, девочки?! Принимать такие шикарные цветы от незнакомого человека, да ещё старика!
– А что тут такого? По-моему, он настоящий обаяшка, – возразила Женя.
– Но ведь это… – Константин запыхтел, но больше ничего не произнёс.
– Синицын, не ревнуй. У тебя нет такого права, – улыбнулась Рита.
– Почему? Вы всё-таки пришли сюда со мной.
– Во-первых, мы пришли не с тобой, а на концерт, – деликатно уточнила Рита. – А во-вторых, мы ведь просто коллеги. Наконец, в-третьих, ревность – признак примитивного ума. Ты же не примитивен, Костя?..
Всё второе отделение Женя, Рита и Константин то и дело посматривали на Машковского.
«Что за тип? Богач какой-нибудь из новорусских. Нынче их пруд пруди. Старикашка, а всё на молодых заглядывается. Тоже мне граф Монте-Кристо выискался… А после концерта небось ещё в ресторан зазовёт. Разумеется, я откажусь, но девочки могут клюнуть… Ох и падки они на внимание… А я-то что? Ни разу Жене цветы не подарил, даже когда ухаживал за нею… Нет, один разок было. Один разок купил розы, чертовски дорогие, помнится, были розы. А этому богатею букетище поднести – что плюнуть…» – мысленно ворчал Константин Си-ницын. Он уже не слушал Шопена, вечер был испорчен бесповоротно, благодушное состояние растоптано бесцеремонным вторжением седовласого незнакомца. Константин с нетерпением ждал окончания концерта. Он сгорал от желания увидеть Машковского вблизи, заглянуть ему в глаза, сказать какую-нибудь резкость прямо в лицо. Он чувствовал себя мальчишкой, обуреваемым неудержимыми страстями, но никак не мог совладать с собой. Однако к концу вечера сник, воинственное настроение истаяло, и Константин вдруг показался себе недопустимо смешным и жалким.
Машковскому тоже было не до концерта – он теперь уже не отводил взгляда от молодой женщины с короткими волосами, буквально пожирал её глазами и досадовал, что видел её недостаточно ясно из-за
