Розенхайме, но никак не в Карлсхорсте.
— Не хочется обращаться к склочнику Гиммлеру, но придется, — хрипло произнес Шпеер. — Вы же назначьте свою комиссию!
Вобрав в себя воздух, словно собираясь нырнуть, Леш сдавленно ответил:
— Господин министр, тогда позволю сообщить еще одну неприятную весть. Карл Беккер, дядя Хохмайстера, перед тем как покончить с собой, оставил племяннику нечто вроде завещания. Это письмо передали мне из гестапо. Разумеется, о содержании' Маркус не знает.
Леш выхватил из портфеля еще одну бумагу, положил ее перед Шпеером. Рейхсминистр стал читать:
«Дорогой Маркус! Всю жизнь прожив с иллюзиями, трудно с ними расставаться перед встречей с богом. Из наших бесед ты знал о моих воззрениях. Но постарайся понять то, что я не сумел высказать тебе до конца. Другие народы считают нас, немцев, самой воинственной нацией.
Это не так. Народ Германии больше труженик, чем воин. Его беда в том, что в разные периоды истории он позволял одурачивать себя людям, страдающим от чудовищной тяги господствовать и повелевать.
Нацисты тоже обманули его. Но прежде чем погнать на войну, они уничтожили свободу совести, слова, печати, тайну голосования, лишили народ возможности узнавать правду, навязав массовую систему дезинформации. Вопреки здравому смыслу нам стало казаться, что фюрер осчастливил Германию. «Немец — самый счастливый человек в мире», «Чем скорее мы уничтожим низшие расы, тем быстрее добьемся сытого благополучия», «Мы больше, чем просто люди, ибо мы — германцы, мы — немцы!» — разве ты и я не верили этому?
Я сознаю, что своим оружием нес горе другим народам. Но ответственность хочу нести не перед нацистскими судьями, а перед своей совестью. Поэтому добровольно ухожу из этого мира. Не желаю, чтобы и твой «фауст», и ракеты Брауна, и танки Порше, и реактивные самолеты Мессершмитта несли нацистам победу.
Прощай, Маркус. Когда-нибудь и ты поймешь, что истинный прогресс создают не титанические фигуры, не вожди и не партия, не армия и гестаповцы, а простые труженики.
Это они работают, кормят и добавляют в сокровищницу человечества крупицы знаний, мыслей, идей. Именно эти миллионы безвестных тружеников продолжают человеческий род».
Шпеер отодвинул бумагу, долго глядел перед собой в пространство. Потом тяжело поднялся, достал из шкафа коньяк, налил полную рюмку и выпил.
— Письмо я оставлю у себя, — сказал он, поморщившись.
— Но комиссия…
— Комиссии не следует совать нос туда, куда ее не просят!.. Впрочем, выявит или нет она виновных в утечке информации, все равно я не смогу отстоять перед фюрером фаустпатрон Хохмайстера. Отныне секрет лопнул. Скорее я увлеку его идеей ракет «возмездия» Вернера фон Брауна. Это будет главный козырь нашей тотальной войны…
Фаустпатрон — предшественник современных гранатомётов — все же поступил на вооружение. Но поступил он слишком поздно, когда фашистская Германия уже агонизировала. С ним будут умирать в последних безнадежных боях солдаты — старики и мальчики из «фольксштурма».
Странно, но чем больше бед обрушивалось на Маркуса Хохмайстера, тем лучше становилось зрение. В последние месяцы он расстался с зелеными очками. После запрета работ над «фаустом», отправки Аннбиндера на фронт, где он и погиб, после ареста Бера, которого гестапо заподозрило в шпионаже, ферму-лабораторию пришлось продать. Маркус расплатился с долгами отцу и уехал в Альпы на отдых.
Когда осенью 1944 года Шпеер отдал распоряжение о массовом выпуске фаустпатронов и многие заводы получили срочный заказ, Маркус расчетливо и жестоко отказался принимать в этом участие. Придумывать выгодную версию, представляя себя лишь рабом техники, он не хотел. К чему? «Раб техники» не желал превращать технику в рабыню нацизма.
Зато львиную долю заказов отхватил Ноель Хохмайстер. Он быстро реконструировал свой завод. Как в годы былой молодости, он кинулся в изобретательство, рационализацию. Он и умер скоропостижно — за книгой приходов и расходов. Не выдержало беспокойное сердце, источенное заботой о свалившемся богатстве.
В начале 1945 года Хохмайстера вызвали на медицинскую комиссию и признали ограниченно годным к строевой службе. Его направили в Тельтов под Берлин. В это время Германия бросала в бой самых младших своих сыновей — подростков 1929 года рождения. Хохмайстера назначили начальником механических мастерских, где работали такие юнцы. Они чинили подбитые танки и штурмовые орудия, с внутренних стенок и кресел отмывали карболкой кровь убитых танкистов, заваривали швы, меняли моторы, устанавливали огнеметы — последнее новшество для борьбы с пехотой противника.
По радио все чаще и чаще раздавались призывы героически погибнуть. Снова и снова поминался освященный нацистами Вотан — бог войны и победы. В свои небесные чертоги, в свою Валгаллу он принимал лишь тех, кто пал в битве. Сидя перед приемником у себя в конторке, Хохмайстер пытался угадать истинное положение на фронтах. Но вместо этого в динамике грохотали истеричные голоса то Геббельса, то Дитриха, призывавшие к самопожертвованию. Тупость обожествлялась, провидение оказывалось холодным расчетом — вожди рейха хотели уцелеть, даже если погибнет немецкий народ.
Потом наступил день, когда не пришло в ремонт ни одной машины. Тягачи куда-то запропастились. Приближался грохот канонады. Солдатики сняли комбинезоны и разлеглись на траве у бараков, подставив хилые белые спины горячему весеннему солнцу. Вдруг прибежал фельдфебель:
— Майор! Русские танки зашли к нам в тыл!
— За мной на склад! — закричал Хохмайстер, услышав мерный рокот танковых дизелей.
Ребята сорвали замок с оружейного склада. Кто хватал гранаты, кто — карабины. К удивлению Хохмайстера, никто не брал фаустпатроны.
— «Лучшее оружие лучшим солдатам», — фыркнул фельдфебель. — Ну и надули же нас с этим «фаустом»!
Маркус со злостью выхватил у него из рук фаустпатрон и бросился к ограде, окружавшей мастерские. Он спрятался за грудой кирпича. Подобно отбойному молотку, стучало сердце. Маркус ни о чем не думал, ничего не соображал. Им владело только одно — выстрелить в русский танк и умереть.
Гул приближался. Теперь он различал лязг металла. Опытным ухом отметил, что гусеницы ослабли, надо давно сменить траки, что один из цилиндров работает неровно, потому, будто вздрагивая, толкается дизель в стальной утробе танка. Маркус приподнял голову, увидел облако густой желтой пыли. В нем темнела овальная, не похожая на немецкую, литая башня с длинной пушкой. Русский танк отшвырнул створки железных ворот, как картонки, и остановился посередине двора. Пыль осела. Теперь Хохмайстер рассмотрел танкиста на башне с черным от грязи лицом и рафинадно-ослепительными белками, серо- зеленый бок машины в масляных потеках, сильно провисшие гусеницы на больших катках. Русский спрыгнул на землю, взял поданный из люка автомат и пошел к мастерским. Там прятались ребятишки с фельдфебелем во главе. Фельдфебель, видно, и выстрелил первым.
А ему, Хохмайстеру, не хотелось уже ни стрелять, ни тем более убивать. Кому нужна лишняя кровь? Но увидев, как взмахнул руками и повалился на землю танкист, он прижался щекой к гладкому стволу «фауста», поймал в рамку прицела танк, нажал кнопку спуска. Голубая струя рванулась вперед, взвихрилась на броне фонтаном искр. Черное облако окутало русский танк. Больше у Хохмайстера не было никакого оружия, кроме пистолета. Он упал на кирпичи, зажал уши. Только теперь пришел страх. Подошли две тридцатьчетверки и самоходка «ИС». Воздух как стекло стал колоться на осколки, впиваясь в барабанные перепонки, лицо и тело. Хохмайстер хотел вскочить, бежать сломя голову от адского грохота, но не смог даже пошевельнуться. Что-то сильно и тупо ударило в голову, в глазах взвился скоп разноцветных огней и в мгновение все погасло.
Придя в сознание, Маркус перевернулся на бок, ощупал себя. Никаких ранений не обнаружил, только на затылке наткнулся на большую шишку. Недалеко от нею стоял сгоревший танк, над мастерскими ветер гонял пепел… Хохмайстер встал, покачнулся на ослабевших ногах и побрел не зная куда. По шоссе бежали люди с чемоданами, ранцами, велосипедами, детскими колясками. То обгоняя, то отставая, проходили танки,
