общества. И Господь мне дороже этой дьявольской пьянки. На глазах у него выступили слезы. Сара опять меня пихнула. А парень на экране продекламировал стишок:
Он поклонился, и все зааплодировали.
Потом завела речь женщина. Она пристрастилась к выпивке на вечеринках. Оттуда все пошло. Стала пить в одиночку. Цветы на окнах завяли, потому что она перестала их поливать. В потасовке с дочкой пырнула ее столовым ножом. Муж тоже запил. Потерял работу. Не вылезал из дома. И они пили вместе. Однажды она села в машину и уехала, взяв с собой чемодан с вещами и кредитные карточки. Пила в мотелях. Пила, курила и смотрела телек. Она любила водочку. Раз ночью прикорнула с сигаретой, и постель загорелась. Приехали пожарные. Она лежала вдрабадан пьяная, в одной ночной рубашке. Кто-то из пожарных ущипнул ее за ягодицу. Она засмущалась, прыгнула в машину, как была в дезабилье, прихватив только сумочку. Ехала и ехала как заведенная. К полудню следующего дня очутилась на пересечении Бродвея и четвертой улицы. Резина стерлась, и она ехала на ободах, оставляя на асфальте колеи. Ее остановил полицейский. Загребли в изолятор. Шли дни. Никто не приходил ее навестить — ни дочь, ни муж. Она была совсем одинока. И вот однажды она сидит с воспитателем, и тот ее спрашивает: «Зачем же ты так упорно губишь себя?» — а она глядит на него и видит: на нее смотрит не воспитатель, а сам Спаситель. Вот и все…
— А как она догадалась, что это Спаситель? — громко спросил я.
— Что там за тип? — послышался в ответ чей-то голос.
Бутылка моя на тот момент опустела. Я откупорил новую.
Тут третий персонаж завел свои историю. Костер все горел и горел. Хотя никто не подбрасывал в него поленьев. И никто эту компанию не беспокоил. Закончив рассказ, третий исповедующийся полез в прицеп и вытянул оттуда дорогущую гитару.
Я отхлебнул и передал бутылку Саре.
Парень подтянул колки и запел. Вполне правильно, поставленным голосом.
Пошла панорама: камера выхватывала то одно лицо, то другое. Все были зачарованы музыкой; кое- кто плакал, другие блаженно улыбались. Наконец песня кончилась, раздались жаркие сердечные аплодисменты.
— В жизни не видывал такой липы, — сказал я Саре.
А кино все не кончалось. Актеры по очереди рассказывали свои истории. На свет Божий было извлечено еще несколько дорогих гитар. Потом последовал грандиозный финал. Появилась ударная «звезда». Все лица обратились к нему. Наступила пауза. Тут он запел. Песню подхватила женщина. Подтянули другие. Слова, оказалось, всем известны. Вступили гитары. Зазвучал хор надежды и братства. Смолк. Кино кончилось. Зажегся свет. Пэт Селлерс поднялся на сцену. Зал зааплодировал.
Выглядел он ужасно. Лицо мертвое, глаза безжизненные. Он начал говорить.
— Я не пью уже пятьсот девяносто пять дней…
Взрыв аплодисментов.
Селлерс продолжал:
— Я излечиваюсь от алкоголизма… Мои друзья тоже излечиваются от алкоголизма.
— Пошли отсюда, — шепнул я Саре.
Мы прикончили бутылку. Поднялись и направились на выход, к машине.
— Черт, — сказал я, — а Джон где? Куда он делся?
— Он был в зале, — ответила Сара.
— Он, между прочим, хотел нас ввести в киношную элиту.
— Да, там прямо плюнуть некуда было — сплошные члены Академии.
Мы сели в машину и двинулись к шоссе.
Я пришел к выводу, что большинство тех, кто причисляет себя к алкашам, вовсе даже не алкаши. Чтобы сделаться заправским алкоголиком, требуется не меньше двух десятков лет. Я стал им на сорок пятом году жизни и еще ни разу об этом не пожалел.
Мы вырулили на шоссе и направились навстречу реальности.
А сценарий все-таки надо было писать. Я сидел у себя наверху наедине с 1ВМ. Сара была в спальне через стенку справа. Джон внизу смотрел телевизор.
А я, значит, сидел у себя. Бутылка уже наполовину опустела. Никогда еще я не испытывал таких трудностей, никогда не страдал от писательского запора. Это дело всегда давалось мне играючи. Я слушал радио, попивал себе, а слова сами ложились на бумагу.
Джон, конечно, прислушивался к стуку машинки. Так что приходилось хоть что-нибудь выстукивать. Я принялся за письмо приятелю, который преподавал английский в университете Кол на Лонг-Бич. Мы переписывались уже двадцать лет.
Я начал:
«Привет, Гарри!
Ты спрашиваешь, как дела? Совсем неплохо. Позавчера с бодуна поехал ко второму заезду, выиграл десятку. Я уже не заглядываю в «Бюллетень скачек». По моим наблюдениям, те, кто следует его советам, продуваются с гарантией. Я изобрел собственную систему, о которой, конечно, не стану распространяться. Знаешь, если у меня вконец разладится с писаниной, я, пожалуй, переключусь на тотализатор.
Я выработал свою систему благодаря познаниям в начальной военной подготовке, приобретенным в средней школе. Нам приходилось изучать такой кирпич — учебник по вооружению, там был раздел, посвященный артиллерии. Как сейчас помню, было это в 1936 году, задолго до изобретения радаров и прочих умных штук, с помощью которых можно все рассчитать, сидя за столом. Эта книжка вышла до начала эры IВМ, а может, впрочем, и позже, не уверен. Наш капитан, бывало, спрашивал: «Ларри, как по-твоему, сколько до неприятеля?»
— 625 ярдов, сэр.
— Майк?
— 400 ярдов, сэр.
— Барни?
— 100 ярдов, сэр.
— Слим?
— 800 ярдов, сэр.
— Билл?
— 300 ярдов.
Потом капитан складывал эти ярды и делил на число ответов. В данном случае конечный ответ был 445 ярдов. Ориентируясь на эту дистанцию, и вели условную бомбардировку, обеспечивающую разгром противника.
Спустя много лет на ипподроме меня вдруг осенило: отчего бы не применить свои познания в области артиллерии к лошадям? Эта система исправно мне послужила, но, как часто бывает, вмешался человеческий фактор: монотонность утомляет, и тогда начинаешь метаться из стороны в сторону. Мне обязательно нужно, чтобы под рукой было штук 25 разных систем, основанных на неординарных логиках. Я люблю свободу маневра.
Надеюсь, у тебя все в порядке и наши юные студентки не слишком тебя изнуряют, хотя, может быть, лучше надеяться на обратное.
Слушай, а правда, что Селин и Хемингуэй умерли в один день?
Надеюсь, у тебя все в порядке?..
