— Глядите!
Через дыру в стене, как юркий зверек, мелькнула черная рука. Пальцы что-то хищно нащупывали.
— Убирайся! — рявкнул Франсуа. — Убирайся, душитель Николь! Ты нанес мне незаживающую рану в самое сердце! Сгинь! Но рука никуда не сгинула. Франсуа приблизился к забору.
— Кому говорю, пошел отсюда! Дай спокойно допить вино и докурить сигару. Смотреть на тебя противно! Покоя нет, пока ты тут шастаешь и зыришь на меня! Рука не реагировала.
— Ну, тогда держись!
На свет явился дрын. Франсуа театральным жестом взмахнул им и принялся почем зря дубасить по забору.
— Куриный убийца, ты нанес мне незаживающую рану!
Раздался оглушительный крик. Франсуа опустил палку. Рука исчезла.
Франсуа сел.
— Черт побери, Джон, сигара кончилась. Почему ты не выберешь товар получше, Джон?
— Джон, — сказал я, — нам пора ехать.
— Да что вы, время детское! Я еще ничего и показать не успел…
— Пора, Джон. Работа ждет. Сценарий.
— Ну, раз так…
Вернувшись домой, я сразу сел за сценарий. Странно (а может, и не странно): на фоне последних событий моя прошлая жизнь уже не казалась столь дикой и безумной.
3
В этой части романа читатель встречается с первым кандидатом на главную роль в будущем фильме — Томом Пеллом. Это не кто иной, как Шон Пенн, не расстававшийся со своим телохранителем; упоминается и его жена, поп-певица Рамона — за этим именем скрывается Мадонна, которая, приводя в экстаз соседей, тоже захаживала в гости к Чарлзу Буковски.
Далее на сцену выходит режиссер Мак Остин. Его прототип — Деннис Хоппер. Эпизод встречи в доме Хэнка воспринимается документально, включая звонок Барбета Шредера по поводу завещания: «В случае моей смерти не допускайте Денниса Хоппера к постановке «Пьяни». Пусть снимет кто угодно, только не Деннис Хоппер».
Главную роль в фильме «Танец Джима Бима» (кстати, «Джим Бим» — марка виски) получил все же не Том Пелл, а Джек Бледсоу (Микки Рурк), женская досталась Франсин Бауэре (Фей Данауэй). Финансирование взяла на себя компания во главе с двумя ушлыми ребятами — Гарри Фридманом и Нейтом Фишманом. И не заглядывая в титры, можно безошибочно назвать подлинные имена этих рисковых парней — Менахем Голан и Йорам Глобас, а «Файерпауэр» звучит как синоним «Кэннон». Это было время, когда, одержимые жаждой респектабельности, Голан и Глобас занялись поддержкой «высокохудожественных» проектов и выпустили «Потоки любви» Джона Кассаветиса, «Любовников Марии» и «Поезд-беглец» Андрона Михалкова-Кончаловского и — «Болеро» Джона Дерека.
Великий американский писатель Виктор Норман, с которым знакомится Хэнк, — Норман Мейлер. «Крутые ребята катаются на «бээмвэшниках», — подкалывает его Чинаски, намекая на «черный» фильм «Крутые ребята не танцуют», поставленный Мейлером в 1987 году по собственному роману- бестселлеру.
Здесь упоминается еще один фильм — «Потерянный уик-энд» — это картина Билли Уайлдера 1945 года; Рей Милленд сыграл в ней писателя-алкоголика, допивающегося до белой горячки и готового заложить свое орудие производства — пишущую машинку.
Да, и специально для фанов: полное название сигарет, которые курил Хэнк — «Мангалоре Ганеши Бидиз»; они очень быстро гасли, приходилось их несколько раз зажигать, покуда докуришь до конца.
Сценарий пошел как по маслу. Я никогда не считал писательство трудом. Сколько помню, этот процесс всегда протекал гладко: настрой приемник на передачу классической музыки, зажги сигарету, открой бутылочку. Дальше в дело вступает машинка. Я при всем этом лишь присутствую. Участие в этом деле помогало мне тянуть лямку жизни, когда сама она могла предложить слишком мало либо начинала походить на фильм ужасов. Машинка меня выручала, она говорила со мной, развлекала, спасала мою шкуру. Впрочем, затем я и писал — чтобы спастись от дурдома, не высовываться на улицу, убежать от себя. Одна моя бывшая подружка, помню, раз завопила: «Ты лакаешь, чтобы убежать от реальности!»
— Конечно, дорогуша, — ответил я.
У меня была бутылочка и машинка. Синицу я держал в руке, и плевать мне на журавля в небе. Так вот, сценарий пошел как по маслу. Над романами я обычно работаю от случая к случаю, урывая часок- другой; сценарий же я кропал из вечера в вечер. И быстро с ним покончил. Я позвонил Джону: «Не знаю, что уж там получилось, но дело сделано».
— Гениально! Я бы заскочил за ним, но у нас званый обед. Жратва, выпивка и гости. Франсуа заправляет. Может, сам завезешь?
— Да я бы завез, но боюсь ехать в ваши края.
— Уймись, Хэнк, какой дурак позарится на твой «фолькс»?!
— Джон, у меня новехонький «БМВ».
— Чего?
— Позавчера оторвал. Мой консультант по налогам уверяет, что за это полагается скидка.
— Налоговая скидка? Невероятно…
— Он так сказал. Говорит, в Америке деньги надо тратить, а то отымут. Но теперь с меня взятки гладки — все спустил.
— Но надо все же взглянуть на твой сценарий. Продюсерам пасть заткнуть.
— Уговорил. Знаешь универсам «Ральф» возле гетто?
— Да.
— Я там припаркуюсь и оттуда звякну. А ты подгребешь, ладно?
— Договорились.
Мы с Сарой дождались Джона у нашего черного «БМВ», пересели в его машину и двинулись через гетто.
— Не боишься, что критики и читатели затрахают тебя за эту шикарную тачку?
— Их собачье дело — следить за красотой моего слога.
— Они не всегда с этим справляются.
— Их проблема.
— Сценарий с тобой?
— Как миленький, — сказала Сара.
— Позволь представить тебе мою секретаршу.
— Единым духом накатал, — сказала Сара.
— Я гений.
Мы подкатили к дому Джона. Площадку перед ним запрудили автомашины. Был разгар дня, шел, наверное, второй час. Мы прошли через дом во внутренний двор. Накрытые к обеду столы успели потерять свою свежесть; тут и там торчали пустые бутылки; жухли под солнцем ломти арбуза. Мухам уже надоело летать над этим кладбищем жратвы, и они смылись. Гости, проторчав здесь часа три, тоже выглядели неважно и раскололись на множество группок человека по три-четыре. Это была смесь Голливуда с Европой и кое-чем еще. Это кое-что не имело определенного лица, но его присутствие явно ощущалось и не собиралось растворяться в эфире. Я почувствовал разлитую в атмосфере ненависть и растерялся. Но Джон знал, как справиться с ситуацией; он откупорил несколько новых бутылок.
Мы подгребли к Франсуа. Он трудился у гриля. Франсуа уже упился в стельку и помрачнел. Вверенные
