— Я тоже так сказала.
Хороший выдался вечер, и за ним должно было последовать много других. Я выбрался на прямую дорожку и не собирался съезжать с нее.
Насчет Канна история особая. Пинчот позвонил мне прямо оттуда.
— Приз мы вряд ли сорвем, но подберемся к нему близко.
— Может, Джек Бледсоу пройдет как лучший актер.
— Тут болтают, что французы намерены отдать «Золотую пальмовую ветвь» кому-то из своих.
Отдел рекламы «Файерпауэр» без устали насылал на меня интервьюеров из киношных изданий, чтобы расспрашивать меня о фильме. Зная мое скандальное прошлое, они чуяли во мне лакомую приманку, простачка, которого только подпои и получишь свою дурацкую сенсацию. И в один непрекрасный вечер им это удалось. Я ляпнул что-то резкое про актера, которого на самом деле любил как человека и профессионала. В общем-то, это была сущая ерунда, какой-то мелкий штрих его характера. Но как мне заявила по телефону его жена, «может, это и правда, но ее не следовало говорить». С одной стороны, она была права, но с другой — не совсем. Нельзя лишать человека возможности честно ответить на прямо поставленный вопрос. Существует, конечно, понятие такта. Но нельзя им злоупотреблять.
Я годами терпел всякие чертовы нападки и даже научился черпать в них вдохновение. Я их никогда в грош не ставил, критиков этих. Ежели этот мир продержится до следующего столетия и я все еще буду жив, ни от кого из этих дерьмовых критиков и следа не останется, а их места займут такие же долбоебы, только посвежее.
Словом, я сожалел о том, что обидел актера. Надеюсь, актеры хотя бы не столь чувствительны, как писатели. Очень хочется в это верить.
И я перестал давать интервью.
Я не просто отказывал, я назначал каждому желающему побеседовать цену — тыща долларов в час. И они быстро увяли.
Потом Джон Пинчот еще раз позвонил из Канна.
— У нас тут проблема…
— В плане?
— Джек Бледсоу не желает выходить из номера для интервью.
— Могу его понять.
— Нет, ты не понимаешь. Дело в том, что он отказывается разговаривать со всеми, кто не дал положительной рецензии на его последний фильм. У него по этой части недобор. Репортеры осадили его в холле, а он им отрубил: «Никаких интервью, ребята. Вы меня не сечете». Тогда один парень поднял руку: «Джек, я твой последний фильм похвалил!» Джек: «Ладно, тогда с тобой я поговорю!» Уговорились: в таком-то кафе, в такой-то час. А Джек не пришел.
— Джон, сдается мне, актеры психи почище, чем писатели или режиссеры.
— Психи? Да, пожалуй.
— А как там Франсин?
— О, с ней все в порядке. Дает интервью всем подряд. Демонстрирует свой летний гардероб. Приятно отзывается обо всех нас. Чувствует, что опять попала в обойму. Ведет себя как последняя великая из великих «звезд». Выступает что твоя богиня. Есть на что посмотреть.
— Ясно. Ну, а Фридман?
— Отлично! Всюду поспевает, со всеми контактирует, сам в мыле, руками размахивает. Верхушка его люто ненавидит. Но опасается — уж больно он цепок и деятелен. Спать им не дает. Только о нем и говорят на своих коктейлях. Мечтают наслать на него лучи смерти.
— С ним этот номер не пройдет. Что еще новенького?
— Больше ничего особенного. Вот только с Джеком беда. Как бы его выманить из комнаты? Нам удалось уломать его согласиться выступить в одной самой популярной французской телепрограмме. Согласился, а сам не пришел.
— На кой черт он вообще в Канн полетел?
— Будь я проклят, если что-нибудь понимаю…
А время как всегда шло. Я перечел Джеймса Тербера. В лучших своих вещах он безумно забавен. Какая стыдища, что он увяз в чертовом снобизме. Он бы мог написать по-настоящему, без дураков.
Я тоже настучал кучу стихов. Можете мне поверить, стихотворство — не пустое занятие. Оно помогает не сбрендить окончательно.
Да. Это о хорошем.
Плохое тоже было — наш фильм ни фига не получил в Канне.
А Сара посадила цветы в саду и овощи на грядке.
А пятерка наших кисок смотрела на нас своими прекрасными глазами.
После Канна пришлось еще кое-что перемонтировать. Пинчот с головой ушел в работу.
У меня в этом фильме тоже была ролька. Я изображал в одном эпизоде алкаша. Сценка была очень коротенькая — и ее почти целиком вырезали. Сейчас расскажу. Я сижу у стойки, рядом еще двое, но мы не одна компания, я сам по себе. Это как раз когда Джек впервые встречается с Франсин. А мы трое сидим себе как обыкновенные алкаши. Но когда я попал в кадр, то не смог удержаться и выкинул одну штуку. Глотнул пива, прокатил во рту и сплюнул в горлышко бутылки дюймах в десяти от меня. Здорово получилось. Ни капли не попало на стойку. Не знаю, что меня дернуло. Я этого никогда раньше не делал. Но этот кусок пленки остался на полу в монтажной.
— Слушай, Джон, — сказал я, — почему бы не вставить этот кусок?
— Нельзя. Все будут спрашивать: это еще что за тип?
Массовке не подлежит высовываться.
Наконец работа над фильмом закончилась. Назначили дату выхода на экран.
Примерно за неделю до премьеры Джон пришел к нам.
— Ну, что, будешь писать для нас новый сценарий? Я сразу возьму его в работу.
— Нет, Джон. Боюсь я Голливуда. Именно так. В общем, я надеюсь, что потому только и не буду писать.
— А чем ты сейчас занимаешься?
— Пишу, как я понимаю, роман.
— О чем?
— Пока не скажу.
— Почему?
— Пары собьет.
— Хэнк внимательно следит за давлением пара в котле, — сказала Сара. — Постоянно его измеряет.
— Она правду глаголет. Скажи, Джон, а премьера-то у нас будет?
— Как же без премьеры, — удивилась Сара. — Что за ерунда!
— Джон, — сказал я, — я без премьеры не обойдусь.
— Это ты-то? Ни в жизнь не поверю. С чего вдруг?
— Как с чего! Да смеха ради! Для понта! Чтоб подали белый лимузин с шофером, чтобы белого вина залейся, телефон в машине, цветной телевизор, сигары…
— Вот-вот, — подтвердила Сара. — И Франсин это понравится.
— Ладно, — ответил Джон. — Посмотрим.
— Скажи Фридману, что это для рекламы, — посоветовала Сара. — Скажи, это, мол, на кассу сработает.
— Попробую.
— И главное, Джон, — напомнил я, — не забудь насчет белого лимузина.
Джону удалось каким-то манером все уладить. И настал вечер премьеры. Как раз когда Сара наверху одевалась, к дому подкатил белый лимузин. Соседская детвора завидела его издали и столпилась во дворе. Я вышел и показал шоферу подъездную дорожку.
— Хэнк, ты что — знаменитость? — крикнул кто-то из ребятни.
— Да, да, знаменитость.
