— Хэнк, прокати!
— Да что в этом хорошего!
— Прокати, Хэнк!
Шофер выключил зажигание и вышел из машины. Мы пожали друг другу руки.
— Фрэнк, — назвался он.
— Хэнк, — ответил я.
— Вы писатель?
— Да. Вы что-нибудь читали из моей писанины?
— Нет.
— Я тоже не знаю, каков вы в деле.
— Ну как же, сэр. Вы же видели, как я въехал на дорожку.
— И то правда. Жена еще не готова. Подождем немножко.
— А что вы пишете, сэр?
— В каком смысле?
— В прямом, сэр. Что вы пишете?
Парниша начинал слегка жать мне на мозги. Не привык я с шоферами общаться.
— Ну, пишу стихи, рассказы, романы…
— Вы еще сценарий написали, сэр.
— Ах, да. Точно.
— А о чем вы пишете, сэр?
— О чем?
— Да, о чем?
— Фу ты. Вообще, знаете ли, о жизни. О жизни, в общем, пишу.
— Мама говорит, — показалась над забором детская головка, — что он пишет грязные вещи!
Шофер посмотрел мне в глаза.
— Будьте добры, скажите вашей супруге, что нам далеко ехать. Нельзя опаздывать.
— Это кто распорядился?
— Мистер Фридман.
Я вошел в дом и крикнул из прихожей:
— Сара, лимузин у подъезда, шевелись!
— Он раньше времени явился.
— Да, но в пятницу вечером полно машин, а ехать далеко.
— Я сейчас. Не волнуйся. Успеем.
Я открыл банку пива и включил телевизор. Показывали борьбу. Ребята себя не жалели. Они, конечно, были покрепче, чем мы в их годы. Я прямо диву давался, как они мутузили друг дружку и не сдавались. Месяцы трудов на беговой дорожке и в зале выдержать невероятно трудно. Потом два-три дня интенсивнейшей тренировки накануне ответственной встречи. Тут главное — форма. Талант и кураж обязательны, но если ты не в форме, они ни к чему.
Я любил смотреть драки. Что-то в них напоминало мне писательство. И тут, и там необходимы все те же три вещи — талант, кураж и форма. Только в одном случае форма физическая, а в другом — интеллектуальная, духовная. Нельзя быть писателем каждую минуту жизни. Ты становишься им, садясь за машинку. Когда ты за ней сидишь, остальное уже не так трудно. Самое трудное — заставить себя сесть на этот стул. И это удается не всегда. Ведь у тебя все как у людей — мелкие заботы, большие беды, хвори и невзгоды. И чтобы одолеть всех этих бесов, которые стараются загнать тебя в угол, нужно быть в отличной форме. Вот урок, который я вынес для себя, наблюдая борьбу, скачки, видя, как жокеи преодолевают невезуху, подвохи и ужас перед барьером. Я пишу о жизни — ха-ха! На самом деле я не перестаю восхищаться незаметным мужеством людей, которые вот так живут день за днем. И это придает мне силы.
Сара спустилась по лестнице. Выглядела она сногсшибательно.
— Поехали!
Я выключил телевизор. Мы вышли.
Я познакомил Сару с шофером.
— Сара! Сара! Сара! — орали ребятишки. Они ее обожают. — Сара, можно с вами?
— Маму спросите, — смеясь, отвечала она.
Маму? Почему никто никогда не спрашивает папу?
Шофер открыл нам дверцу. Лимузин легко тронулся с места, поехал, ребята бежали за ним вдоль забора. Господи, вот помру я скоро, а половина из них усядется за компьютеры и почнет выстукивать всякую белиберду.
Мы спустились с холма и откупорили первую бутылку вина. Я налил его в высокие фужеры.
Я включил телевизор. Он тот канал не ловил. Я его выключил.
— Вы дорогу знаете? — спросила Сара шофера.
— Конечно.
Сара взглянула на меня.
— Думал ли ты когда-нибудь, что белый лимузин повезет тебя на премьеру фильма, поставленного по твоему сценарию?
— Никогда. Слава Богу, мне уже не придется ночевать на скамейке парка.
— Обожаю лимузины. Чувствуешь, как гладко едем?
— Скользим, а не едем. Скользим прямо в ад. Дай-ка я тебе подолью.
— Чудесное вино.
— О да.
Мы вывернули вверх на шоссе Харбор и въехали на северную часть фривэя Сан-Диего. Ненавижу этот Сан-Диего. Всегда там пробки. Начал накрапывать дождик.
— Ну вот, — сказал я. — Дождь пошел. — Сейчас все машины станут. Калифорнийские водители не умеют ездить в дождь. Либо начинают гнать, либо едут, как на похоронах. В основном — как на похоронах едут.
— Ну, теперь опоздаем, — сказала Сара.
— Как пить дать, крошка.
Дождь разошелся. Водители в тачках обезумели от ужаса. Пялились сквозь ветровые стекла, по которым елозили «дворники». Радовались, небось, что у них хоть «дворники» есть. У меня как-то имелась тачка без «дворников». Ничего, я наловчился. Возил с собой разрезанную картофелину. Когда заряжал дождь, я останавливался, вытирал стекла картошкой и чесал дальше. Только эту работу надо производить умеючи: легкими такими движениями.
А эти чудилы вели себя, будто их к смерти приговорили. Можно было просто физически осязать их паническую вибрацию. Глупая паника. Бесполезная. Зряшная. Если уж паниковать, так по делу.
— Зато, крошка, вина у нас хоть залейся.
Я подлил в фужеры.
Надо отдать должное шоферу. Он был настоящий профи. Каким-то чутьем угадывал, на какой полосе возникнет затор, а где движение оживится, и легко лавировал громоздкой штуковиной, ловко встраиваясь в нужный ряд. Я почти простил его за то, что он не читал моих творений. Люблю профессионалов, которые знают свое дело. Редкий случай, между прочим. Мир кишит никуда не годными спецами — тут и врачи, и адвокаты, и президенты, и слесари, и хафбэки, и дантисты, и полицейские, и авиапилоты и прочие, прочие.
— А ведь, похоже, мы проскочим, — сказал я ему.
— Похоже, — согласился он.
— А кто ваш любимый писатель? — спросил я.
— Шекспир.
— Если проскочим, я вас прощу.
— Я и сам себя прощу, если проскочим.
Нет, никак не удавалось втянуть его в разговор. Он мне на каждом шагу вставлял фитиль в
