По ночам устанавливалось нечто вроде перемирия. Враждующие стороны переговаривались друг с другом.
Солдаты вылезали из окопов и подходили к проволочному заграждению. Пели, читали стихи, спорили, шутили. Раздавались смех и аплодисменты. Днем они не разрешали себе ничего подобного. За исключением одного случая. Как-то ночью республиканцам пообещали бросить мину с сигаретами. С опаской стали выбираться из окопов. Сперва один, затем другой… Вражеские позиции были хорошо укрыты виноградниками и деревьями. Но в тот день все кругом кишело солдатами.
— А, бродяги! Наконец мы вас увидели! — крикнул кто-то.
До них донесся смех.
Это было любопытное зрелище. Сотни враждующих людей смотрели друг на друга из-за колючей проволоки. Под деревом установили миномет. И стали показывать, куда полетела мина, крича во все горло:
— Вон там, там!
— Подальше!
— Нет! Чуть ближе!
Мину проискали весь день. А ночью сказали, что ее так и не удалось найти. В роте Аугусто огорчились.
Это было в ноябре, а потом дела пошли хуже. По ночам уже не разговаривали с противником. На фронте стало неспокойно. Время от времени на легковых машинах приезжали офицеры из штаба. Смотрели, в каком состоянии находится передовая линия фронта, изучали расположение противника. Летали разведчики. Несколько раз бомбили. Стали поговаривать о скором наступлении. Ни одной ночи не обходилось без перебежчиков.
Люди в окопах были охвачены мучительной тревогой. Отправят ли их в тыл? Или им суждено умереть именно теперь, когда война идет к концу.
Это случилось в первых числах декабря. Когда наступили суровые, зимние холода. Утром в окопе нашли лейтенанта Комаса. Пуля попала ему в лоб. Он уже окоченел. Аугусто расстроился. И сразу же подумал об Эспинале. «Теперь его пошлют на передовую».
В три часа дня, когда Аугусто писал письма, чья-то тяжелая рука ласково опустилась ему на плечо. Аугусто поднял голову.
— А, Эспиналь! Здорово! Я вижу, нам с тобой не везет.
— Почему, дружище? Я сам попросился в твое отделение. И вот я здесь.
— Ну что ж! Я очень рад!
Аугусто посмотрел на него. Эспиналь улыбался. И на душе у Аугусто сразу стало легче. Рока говорил ему, что последнее время Эспиналь стал еще более замкнутым, резким и молчаливым. «Я не могу видеть его таким!» — сказал он Роке. Во время боев у Балагера и Торреламео Эспиналь страдал больше, чем когда сам был в окопах. Ведь Аугусто мог погибнуть там, один, без него. Эспиналь знает, что Аугусто боится и что с ним ему будет лучше. Его не обманут ни улыбка Аугусто, ни его слова. Он любит Аугусто, как брата. И очень доволен, что теперь снова с ним.
Аугусто молчит. Он чувствует любовь этого человека. Говорит ему: «Спасибо». Но голос его срывается от волнения. И он умолкает.
Суровые зимние дни, серые зимние дни. Пепельное небо набросило на землю свое покрывало из инея. Каждое утро противник обстреливает часовых, и они прячутся в окопы. Каждое утро кто-нибудь падает на белый иней, который медленно тает от крови. Тяжело и легкораненые, убитые. Слышатся голоса, крики. И звонкий стук рухнувших тел, точно падают огромные капли.
Целый день свистят пули. Они кидаются на брустверы, словно желая проникнуть в смотровые щели. Яростно врываются туда. И вдруг солдат, который только что говорил и смеялся, падает, онемев, не в силах вырваться из цепких объятий смерти.
И бесконечные безмолвные ночи, когда с томительным беспокойством всматриваешься в каждую тень. Все только и говорят о скором наступлении и неминуемой вражеской атаке, которую ждут со страхом. «Слушай! Слушай!» Офицеры, сержанты, капралы не дают покоя часовым. Аугусто подсаживается к ним и разговаривает, чтобы они не заснули, и сам старается побольше ходить, потому что его тоже одолевает сон. Все это кажется невероятным. Холод стоит нестерпимый. А перед ними враг, который под покровом темноты может принести сюда смерть, смерть для каждого из них. И все же он заснул бы, если бы не боязнь, что сержант или офицер могут застать его врасплох и строго наказать.
Каждый день к вечеру Аугусто вместе с солдатами из своего отделения идет колоть дрова. Во всех землянках вырыто углубление, наподобие очага, которое служит им печью. Дым выходит на поверхность через отверстие, заменяющее трубу. Круглые сутки в очаге горит огонь. Утром и вечером солдаты греются возле него. А ночью в огонь подкидывают щепки сменившиеся с караула часовые и капралы. Но и это не спасает их от холода, и они дрожат, закутавшись в одеяла.
Аугусто со своими солдатами выходит из траншеи и, заметив, что тени начинают сгущаться, говорит:
— Пора, ребята, пошли…
Люди двигаются медленно, неохотно. Часовой улыбается. Ему не надо идти.
— Скорее, ребята, — торопит их Аугусто.
Ему тоже не хочется идти навстречу опасности, Аугусто страшно, как и другим, а может быть, и больше, Но что делать! Не умирать же от холода? Все отделения ходят за дровами, И они тоже.
— Оставайся! Мы сами справимся, — говорил ему Эспиналь первые дни.
— Нет, дружище, так нельзя,
— Ты ведь капрал. И совсем не обязан… Твое дело приказывать!
— Раз я капрал, я должен подавать пример. И я не собираюсь ничего приказывать. Это делается для нашего же блага, и вы должны идти без моего приказа.
Аугусто задумывается над словами Эспиналя. Если бы он мог, он бы остался. Ему очень хочется остаться. И именно поэтому он идет. Идет вместе со своими товарищами и будет идти с ними через все страдания и невзгоды.
Аугусто почти завидует этому человеку. Он говорит: «Я не пойду». И не идет. Остальные нападают на него, заставляют идти вместе с собой. Говорят, что никуда не пойдут без него. Ругаются с ним, спорят. Но человек этот, охваченный страхом, не поддается. И не идет. Тогда остальные гонят его из землянки, не подпускают к огню. «Не для того мы таскаем дрова, чтобы ты тут грелся». И человек этот сидит у входа в землянку, плачет и умоляет, дрожа от холода: «Пустите меня! Пустите!» Но ему грубо отвечают: «Пошел вон!» Наконец его мольбы их трогают, они всегда их трогают. Он обещает пойти с ними завтра же. А потом снова отказывается. И Аугусто почти завидует его бесстыдному страху.
Возле окопов растут оливы и миндаль. Аугусто вместе со своими людьми вылезает из траншеи. Из других окопов тоже вылезают солдаты. Противник обстреливает их из винтовок и пулеметов. Солдаты бросаются на землю. Ждут. Снова поднимаются. По очереди орудуют топором. Тонкие ветки обламывают руками, потом ломают о колено. И возвращаются с большими охапками хвороста. Ходы сообщения узкие, и с ношей по ним не пробраться. Приходится идти во весь рост, перепрыгивая через окопы. На них обрушивается ураган пуль, яростно завывающих в наступившей ночи.
В пятистах метрах от траншей находились крупнокалиберные минометы. Вырубка леса грозила оголить местность и открыть их врагу. Поставили часовых почти у каждого дерева. «Уходите отсюда», — орали они и брали ружье на изготовку. И тогда принялись за телеграфные столбы, за стропила брошенных зданий.
Однажды вечером Аугусто и солдаты из его отделения проходили мимо свинарника с красной крышей и торчащими белыми торцами недавно срубленных тополевых стропил. Серая штукатурка, осыпавшись, обнажила камень.
— А вот и дрова, — сказал кто-то.
— Жаль его ломать из-за полдюжины балок. Он еще совсем цел. Жаль ломать.
Пошли дальше. Долго искали хоть каких-нибудь дров, но безуспешно. Здесь орудовали солдаты со всей передовой.
Вернулись с несколькими жалкими пучками веток.
Стены свинарника стояли нетронутыми, но зато от крыши ничего не осталось.
