Связисты удивленно уставились на него. Аугусто схватил санитара за ремень и с силой тряхнул.
— Заткнись, а то получишь затрещину!
Теперь Эррера с удивлением воззрился на Аугусто, потом опустился на землю и неожиданно заплакал.
— Будет тебе! — начал успокаивать его Аугусто, ласково трепля по плечу.
Но Эррера заплакал еще сильнее и успокоился лишь спустя некоторое время.
Вскоре Аугусто отправился обратно. Бегом он спустился по склону и укрылся за стеной, в воронке от того самого снаряда, который ранил Конде.
К Аугусто присоединился еще один связист.
— Ну, как тут у вас дела? — спросил Аугусто.
— Да вот бегал с приказом в первую роту. Там они совсем обалдели от страха. Много раненых, много убитых.
— Как у тебя с куревом?
— Скверно.
Вытащил кисет, молча скрутил самокрутку. В этот момент на их головы скатился какой-то солдат. Коленкой угодил Аугусто в лицо.
— Эй, ты, поосторожнее!
— Я ранен, братцы! — простонал тот.
Он показал им руку, из фиолетовой раны струилась кровь.
— Перевяжите, братцы, перевяжите! — умоляюще просил он, протягивая индивидуальный пакет.
Неумело, дрожащими руками они наложили ему повязку. Затем отвели на перевязочный пункт.
Около двух часов обстрел кончился. Раздавались только отдельные винтовочные выстрелы. Затем и они смолкли. Воздух был разреженный, пропитанный пылью и дымом. Стоял крепкий запах медпункта и операционной. Аугусто сделал глубокий вздох. Запах, уж неизвестно почему, показался ему желтого цвета, запах покойника, дезинфекции, смерти. И в то же время это был терпкий запах тимьяна, запах степи, запах жизни, надежды, проникающий до мозга костей.
Луисе один из солдат, которых они утром сменили, подарил банку фасоли и ломоть хлеба. Он подсел к Патрисио и Аугусто.
Расположились поблизости от медпункта. Там в ожидании эвакуации собралось больше двадцати раненых. Один с четырьмя пулями, всаженными пулеметной очередью в ляжку, другой умирал на носилках, лоб его был просверлен винтовочной пулей. Лицо совсем зеленого цвета. Ресницы, брови, щека припудрены глинистой землей. По виску стекала липкая струйка крови и мозговой массы. Еще один лежал, прикрывая руками смертельную рану в живот. Зрелище было душераздирающее. Они лежали на земле, грязные, в пыли и крови. Кто скрючился от боли, кто дрожал в ознобе, кто метался в жару. Плачущими голосами они просили воды, стонали: «О мама!» — или, стиснув зубы, молчали, с потемневшими, нахмуренными лицами. Ледесма, фельдшер из соседней роты, и батальонный священник пытались утешить их.
Чуть в стороне лежали убитые. Их было семеро. Среди них те четверо, которых разорвал снаряд в самом начале обстрела. Смерть настигла их, искромсала, разорвала в куски. Парня, которому оторвало голову, накрыли шинелью, чтобы не видно было изувеченного тела. У других одежда была в беспорядке, пожухлая, рваная, черная от крови — как грубый набросок смерти. В ногах у одного убитого лежал пакет с вырванными снарядом внутренностями. Лиловыми, серыми, зелеными. У другого были разворочены ноги, белели расщепленные кости. Больше всего Аугусто потряс вид убитого юноши. На одной ноге не было сапога, и из кальсон выглядывала желтая нога, грязная от земли, крови и пота. Ноги были сложены так, будто он вытянул их поудобнее в предвкушении сна, вовсе не помышляя о смерти. Но эта нога так красноречиво говорила обо всех пережитых ужасах!..
Ели тут же, по соседству с этим кошмаром. Будто на краю могилы. И ели с аппетитом. Аугусто подумал: «А ведь жизнь, как и смерть, беспощадна!»
Появился младший лейтенант Кастро. На груди — нашивка со звездочкой, значит, звание временное. Был он маленький, толстенький, совсем еще юнец. Видно, нервы его не выдержали. Он был бледен, совершенно потерян, без шапки, волосы растрепаны.
— Не хотите ли поужинать с нами, младший лейтенант?
— С удовольствием, спасибо.
Он сжевал ложку жирной фасоли и кусок хлеба; при этом зеленые глаза его были совсем отсутствующими, невидящими. «Долго это будет еще продолжаться? Мне этого не перенести!» и перед ним вновь и вновь проносились жуткие картины, которые он недавно видел.
— Запить найдется? — спросил он.
— Нет, младший лейтенант. Ничего нет, ни вина, ни даже воды.
— Хуже всего, что воды нет даже для раненых. Черт знает что такое! — проворчал Луиса.
У младшего лейтенанта дрогнули губы, будто он хотел что-то сказать, но промолчал, и только голова его тяжело склонилась на грудь.
Вечером перестрелка возобновилась, но уже с меньшей силой.
— Пошли, поищем воды. Я просто подыхаю от жажды, — сказал Луиса.
— Я тоже. А вдруг нас потребует начальство?
— Не будь наивным, Гусман! Ничего не случится. Могут и подождать.
За холмами проходила дорога. Там был болотистый участок. На него и свернули.
— Хорошо бы отыскать поблизости какой-нибудь источник, — сказал Патрисио.
Источник нашли у дороги. Из него не сочилось ни капли. Грязь была очень густой. На ней отпечатались следы сотен сапог, сотен копыт. В лужах стояла лошадиная моча, кучами лежал навоз. Набрали в платок грязи и выдавили струйку зловонной жидкости.
В это время мимо проходила колонна раненых. «Пить! Пить!» — просили они. Нацедили и им.
Вечером батальоны начали покидать позиции. Солдаты шли молча, хмурые, без песен и шуток.
С наступлением темноты стали вывозить убитых. Их нагрузили на мула, как грузят дрова. Жесткие, навеки застывшие скорбные останки. Двоих засунули головами в чересседельные корзины. Они должны были служить боковыми подпорками. Один из них был юноша, который так потряс Аугусто. Так он и торчал со скрещенными ногами, словно застыв в каком- то дьявольском, гротескном танце. Других убитых сложили на круп, прикрутили веревками, и мул тронулся. Аугусто проводил его взглядом. Вскоре мул и его жуткая ноша растворились в темноте, затем снова возникли на сером экране сумерек. Ноги, скрещенные, словно в танце. Танце смерти. Они топтали ранние вечерние звезды. А звезды омывали голую ступню вечерней росой.
Аугусто уселся на камень и так просидел долго. Луиса и Патрисио уже ушли. Он остался один, погруженный в ночь, словно в удушливый колодец.
Холод вывел его из оцепенения. Зубы выбивали дробь. На высоком холме находился командный пункт батальона. Аугусто направился туда. В темноте мерцал какой-то огонек. Командир батальона сидел возле костра. Разговаривал с офицерами. Гусман взглянул на командира. Он видел его удрученное, хмурое лицо, когда грузили убитых. Теперь командир улыбался. Улыбнулся и ему, Гусману. И Гусман почувствовал себя спокойнее, увереннее.
— Мы потеряли тридцать пять солдат, — сказал Луиса. — И еще двух сержантов и одного офицера.
— Что приуныли, орлы? Нет ли закурить? — спросил подошедший Борода.
— Да это Борода! Откуда ты взялся? Только курить у нас нечего, — ответил Патрисио.
— Что поделаешь. Послушайте, а нам дадут поесть?
— Чего захотел! Скажи спасибо, если дадут банку фасоли, — буркнул Луиса.
— Мне полагается двойная порция.
— Губа не дура!
Вскоре стало известно, что кухня где-то застряла и что придется ложиться спать без еды и питья.
Аугусто, Патрисио и Луиса пошарили в темноте, в поисках места, подходящего для ночлега. Залегли в зигзагообразных канавах. Они были полны камней, крупных и мелких.
— Да тут и часа не выдержишь! — проворчал Аугусто. На противоположном склоне они обнаружили круглую выемку с мягкой землей. Нарвали травы и листьев и устроили ложе. Подморозило, холод стал
