И верой и телом! И вот девять лун миновало, и муж ей Сплел люльку из ивы плакучей охранной, Все млада дитя ожидая в терпенье. Рожала она на холме, над рекою… И только успела младенца увидеть И ладе его показать, чуять радость… Как злы и свирепы зиады настигли! Убиша обоих, глумились над ними… Бесися от крови… Но видят вдруг — люлька огнем засветилась, Дитя в ней сияет и ручками машет. Велит жрец копьем заколоть — не выходит! Сгорает копье, не достигнув младенца. А стрелы подавно как пух палит пламя. Ничто не берет сироту золотого, Хранят его Боги и бесят зиадов… Тогда черный жрец сам метнулся на пламя И смог лишь ногою ударить по люльке… И сажею сизой извился на ветер, И вонью истек, пуще падали мерзкой… А люлька на волны могучи скакнула И вниз поплыла по реке синегривой, Плыла долго так и сияла, как солнце. Дитя беззаботно в той люльке качалось… Смотрело на звезды — глаза видя дедов, Могучего Рода небесную силу. Внизу по течению бысть племя — Анты! И волхв их узриша плывущее чудо. Присипил руками до брега крутого И поднял из люльки младенца златого. И молвил сей волхв, обращайся к роду: «Чей сей дитя?» — Мой — сей дитя, — откликнулся старец, Сынов потерявший на сечах и водах, Один в целом свете оставшийся корень. И стал он растить и лелеять мальчонку. Учил меч держать и богам поклоняться, Водил ночью в поле под взоры Вселенной, Дедов звездоглазых смотрящих потомка… А он трепетал весь сердчишком и клялся Достойным быть предков, и сильным, и смелым… Потом спас весь род этот муж огнеликий, Власами ковыльный и знаньем могутный. Увел дном Миотского моря от смерти, От полчищ поганых хазар и зиадов… Вода расступилась, и шли через рыбы… От Сурожа, предков оставив могилы… И звали его МОИСЕЙ, первым словом Был назван, какое услышали боги Из вечи Трояни… Бог — Рода посланник! Дажьбоговы внуци се племя зовется. Семь лет в нем Христос у волхвов был в ученье. И после того, как вернулся за море… Распят был! Зиады его погубили, узрили они в нем Пророка-Сварога, Небесного Бога добра и знаменья, Себе на погибель узрили и вере, Своей жесткосердной, кровавой и злобной. От жертв неразумных… Доселе пускают все стрелы и копья… Но тщетно… Ведь Солнца они не достигнут, Пускают злословья, и храмы скверняют, И в жертвенной крови славян силу ищут. Но Бог русский крепче! А зло все бессильней! Клокочет и ярится племя зиадов, Антихриста племя, тельца неживого, Во дьявольской страсти попрания мира И жадности лютой коварства Кощея. Ползет их нечистая сила и губит, Добро, и веселье, и распри наводит, И травит людей друг на друга с оружьем. Вот зри! Их кощун мчит к святой колыбели, Где солнцем сияет младенец Арины… У берега Ра, нашей Волги-Итиля… Сгори же ее враже семя И пеплы развей… Струны рокотали, и новые видения вставали перед глазами гостей Серафима. Слышался в их ритме конский топот и звон мечей, завывание ветра и хлесткие удары волн о борта стругов. Егору чудилось море и шелковый алый парус над головой. Попутный ветер гнал струги россов с богатой добычей от греков. На корме задумчиво сидел воин в скромной белой одежде с мечом у пояса… на эфесе меча грызлись крылатые волки… У воина вислые усы и бритая голова с прядью-чубом осельца через ухо с золотой серьгой. Егор ясно видел этого воина и слушал вместе с ним бородатого старца с гуслями резными на коленях. Вещун пел славу победам князя и ратникам смелым его, победившим злых хазар и с греков дань собравшим. Соленые брызги летели в струг, и бились волны, и дул ветер в паруса из алой паволоки, и рокотали струны, князя думы теша…
* * *
Серафим побудил их на заре. Сварил кутьи, устроил стол на зеленой травице под дубом. Она
