хороший.
Только теперь и Марья поняла все, как добрался Васенька за столь верст от разбитого бомбами эшелона с сиротским приютом, и опять поразилась Илию, сделавшему милосердным, добрым и мудрым… только лишь оставшимся бессловесным… дикого зверя. Медведь подождал старца и пошел за ним к келье, а когда следовали мимо сада, Васенька принес ему румяное яблочко. И медведь сладостно съел его, потершись головой о мальчишку. Толпа людей шла за ним в немом благоговении и страхе. Ирина боялась за Васеньку и манила его к себе, сулила конфетку и пирожок с малиной, но он отрицательно мотал головой: — Мама, ну подойди же ты сама, он тебя лизнет языком, он такой шершавый и теплый, как твои руки… Ты не плачь, я поиграюсь со своим другом и приду…
Медведь лег у кельи старца с тяжким утробным вздохом облегчения и уснул, положив морду на широкие лапы. Васенька понял, что друг его хочет спать, и не стал мешать ему, кинулся к Егору и Ирине, тараторил, рассказывая, как встретил его в лесу, как он лизал его больные ранки и вел куда-то… Потом Вася подбежал к Илию и спросил:
— Дедушка, а почему он такой седой, как твоя борода?
— Он старенький и сослаб, потому и седой…
— А что он любит кушать?
— Малинку, медок, корешки разные…
— Малинку?! — Вася стремглав кинулся в малинник и крикнул оттуда: Мама, батя! Ну помогите же мне быстро малинки собрать, мой друг очень ее любит и хочет покушать.
Егор и Ирина обрывали спелые ягоды, взгляды их перекрещивались на Васеньке, торопливо собирающем малину. Ему очень хотелось и самому ее скушать, даже рука машинально тянулась ко рту, но он останавливал ее у самых губ и складывал ягоду в шапку, подаренную приезжим дяденькой. Когда она наполнилась почти до краев, Вася бережно понес лакомство к спящему медведю и тронул его за ухо рукой: — Проснись, старинушка, я тебе малинки принес, очень вкусная, ты ее любишь, — он высыпал горку перед самой мордой его и надел фуражку, — ешь же, ешь, мне самому, нисколечки не хочется.
Никита пробудился и стал осторожно собирать ягоду языком, и увидел в его глазах Егор благодарность к мальчишке и одобрение к ответной любви души Васи нежной…
* * *
Всю ночь Илий слышал тяжкие стоны медведя и выходил от молитвы к нему, а к утру понял, что Никитушка изжился на белом свете и готовится в путь иной… Как лег у кельи, так и не вставал более и не сдвинулся с места, а все смотрел и смотрел на двери и ждал старца и силился вскинуть голову, при его появлении жалостливо и хрипло извергал стон и опять ронял голову на лапы.
Словно чуя его беду, самой первой на рассвете пришла к келье сестра милосердия. Ирина увидела печально застывшего над медведем старца и все поняла своим женским чутьем. Уже не боясь зверя, она склонилась над ним и потрогала ладонью горячий нос, увидела взгляд его полный смертной тоски и заполошилась, бегом кинулась в санчасть и скоро принесла сумку с лекарствами. Сделала Никите два укола, пыталась засунуть в пасть какие-то порошки и таблетки, но зверь не желал раскрывать рта, безучастно мигал глазами, устремленными на старца. Ирина плакала, гладила грубый загривок рукою, стоя на коленях пред ним, и старец подивился такому бесстрашию милосердному женщины к дикому зверю… Он успокаивал ее, тоже гладил по голове, сердце свое изводя укоризной перед НикитушкоЙ, что крест тяжкий возложил своим отсутствием на живую и любящую тварь Божию и скорбя ми обрек многими душу зверя разумного… В лагерях и муках он тоже помнил и тосковал о медведе, часто вспоминал, как вышел сам на него истощавший медвежонок-сирота, стоял у камня и терпеливо внимал его молитве, напряженно слушал дивную песнь, и завораживала она его, поуркивал и поплакивал следом, а когда монах сошел с камня, смело ткнулся в колени его головой', встал и обнял ноги лапками, поскуливая от печали одиночества. Заблудным дитем явился он в пустынь лесную и не пожелал оставить Илия, провожал его до опушки леса, но в монастырь не пошел, а вернулся в чащу. Какова же радость была у Илия, когда он с хлебом и иным припасом пришел к камню и встретил там его. Медведушка радостно и сладко жевал принесенный хлебушек, призакрыв глаза…
Но-о… Истаяла жизненная свеча зверя, едва теплится огонь и мерцает в его добрых глазах, готовый вот-вот стухнуть совсем. Старец кротко промолвил, оглаживая волосы Ирины:
- Нельзя убежать от старости и не догнать юности… успокойся, сударушка, отходит медведушка мой путем смирения и святости…
- Я с самого детства видела медведя во снах, он преследовал меня и никогда не трогал, а потом он оторвал цепь от дуба и догнал… и вот я встретила его в образе человека и полюбила…
- Медведь, по древнему толкованию — Судьба… И никуда от нее не денешься и против воли судьбы ничего не сотворишь. Судьба подомнет, как медведь нерадивого и злого человека, а доброго и светлого выведет на исцеление к людям, как вывел Никитушка Васеньку к нам… А судьба есть Божественный промысел, и воля Бога ведет нас грешных. Не откупиться никаким богатством от судьбинушки, и все нажитое при помощи лжи останется. Тщетой избудет… Иуда взял плату и удавился, а серебреники остались… В самые лихие моменты смертные любой Человек вспоминает Бога… в испуге хватается за сердце… это он так думает, а рука-то ищет крест… да креста нет спасительного… у безбожных…
Ирина вновь засуетилась, еще сделала укол, и медведь немного шевельнулся, перестал стонать, даже встать посилился, но не смог и успокоился опять… Старец ушел в келью молиться, а Егор в розысках Ириши вышел из сада за ее спиной и услышал голос ее плачный и замер, внимая. Сизой горлицей печалилась, ворковала она:
- Медведушко ты мой желанный, не помирай, старинушка… Кормить, поить и холить буду реченьками своими от красной зари до темна вечера, всю долгу ноченьку; умывать тебя буду живой водою, наберу в чистом поле целебных травушек, головой тебе поклонюсь, сердцем покорюсь, медведушко, все недуги твои исцелю и раны перевяжу вечной своей пеленою… Отгоню от тебя черта страшного, отгоню вихри буйные… И будь ты, родимушка, моим словом крепким — в ночи и полунощи — укрыт от силы вражьей, от горя, от беды… А уж коль придет срок, смилуйся, возьми и меня в свой смертный путь… Ты вспомни, судьбинушка, про нашу любовь ласковую, вернись на родину славную, ударь ей челом семидежды семь, обними меня прежней и последней крепостью, припади к сырой земле и унеси меня в сон сладкий непробудный… А пока рано помирать, встань, жаль моя, и здоровым будь…
Егор слушал и представил себя старым и немощным, а над собою воркование горличье услышал Ирины и замер сердцем от восторга, ничего более светлого и желанного помыслить не мог, лишь бы слышать такое участие и ласку и заботу душевную… И вдруг он осознал, что причитания обращены к нему самому, через медведя ее, заговор древний и непрестанный лился из ее опечаленных уст… Он подошел к ним; Ирина вздрогнула от прикосновения руки и подняла на него свои мокрые от слез глаза.
- Егорша… помирает медведушко… он нам Васеньку привел, он мне в снах снился… пока не встретила тебя— старец сказал, что это судьба… жалконький он такой, поистомился жизнью, изветшал….
— Изветшал, — отозвался Егор и обнял ее крепко.
Медведь увидел это, рыкнул остерегающе, пригляделся к Егору и успокоенно закрыл глаза.
— Видишь, признал тебя за своего, принял.
— А как же не признать, на золотодобыче в Якутии многие звали меня медведем… а тунгусы — амиканом. Знать, родство есть незримое, я после этого и стрелять медведей перестал, а убил за всю жизнь одного, напавшего на меня… а другого старого смял, связал и на плоту с ним долго плыл, кормил мясом оленя. А потом отпустил на волю…
— Голыми руками связал медведя? — удивилась Ирина.
— Голыми руками, но он такой же старик был… дедушка, зачем же его убивать, хоть чудом он меня не задрал… если бы не школы японца и деда Буяна, то пропал бы…
Пришел Окаемов и узнал о печали, долго стоял над зверем в размышлениях, а потом произнес:
— В старину звали его ведмедь — ведающий мёд… Это тотемный символ русский, и похороны особые устраивались зверю, много обычаев сохранилось поклонения ему, и почитался он за лесного человека. Медведица без шкуры разительно похожа на женщину… Жалко зверя, но что поделаешь, путь всякому определен по жизни…
Тут и прибежал Васенька с полной пазухой яблок, радостно сунулся к своему другу, уговаривая его отведать лакомства, но зверь печально оглядел его, простонал и опять зажмурился.
