не распускаемся, мы идем дальше, как ни в чем не бывало. И судьба вознаграждает нас за это. Вот Димыч недавно снялся в рекламе пива “Красный корабль”. Получил триста баксов, как с куста.
- Но Миша, по-моему, не хочет идти! - снова сказала моя жена, хотя в голосе ее уже не было прежней уверенности.
- Он не хочет? - переспросил Олександр. - Он?! Скажи, - обратился он к Мисаилу, - ты действительно не хочешь идти с нами?
Мисаил потупился:
- Хочу.
- Вот! - Олександр победно всех оглядел. - Вот! А вы говорите “не хочет”… Вперед!
И мы пошли.
4. Головинские пруды
Место нашлось довольно быстро. У самой воды стояла кем-то принесенная старая парковая скамейка с гнутой спинкой, а из старого пня был сделан импровизированный стол. Кто-то даже заботливо спилил неровности и гнилые сучья. Срез был свежим, и, судя по валявшимся вокруг жестянкам и пустым бутылкам, место было облюбовано не только нами.
- Ну вот, - сказал Олександр, с кряхтением садясь на скамейку и расстилая на пеньке газету, - а здесь им был и стол и дом. - Он поставил на газету водку, достал из сумки большой перочинный нож и с удивившей меня аккуратностью нарезал хлеб. - Прошу… - Олександр широким жестом указал на пень. - Не церемоньтесь…
Дальнейшее я помню очень смутно. Первые тосты были сумбурными - проклинали фон К., потом вообще предали анафеме все отечественное кино. Настоящих режиссеров нет, поэтому все остальные неизбежно жлобеют и начинают изображать из себя маэстро Фредерико Феллини в бронзе, что выглядит и смешно и глупо, и, главное, куда, скажите, от этого деваться интеллигентному человеку?
В Голливуд? А Россия?.. А Родина?.. А метод Станиславского?.. После Стани-славского был неожиданно провозглашен тост за присутствующих дам, и Марина зарделась от удовольствия.
После тоста за дам налили еще по одной и все хором отчего-то ожесточенно заспорили об искусстве. Впрочем, еще до спора об искусстве неожиданно ушел Мисаил. Он с самого начала как-то томился и все ощупывал карман с сотовым телефоном. А после того, как выпили за дам, неожиданно встал и, набирая номер, ушел куда-то вбок, сквозь кусты. Вскоре из-за кустов донесся треск ломаемых веток, крики - я же тебе говорил!.. - и даже что-то похожее на рыдания. Когда до нас донеслись эти, похожие на рыдания звуки, вслед за Мисаилом с тяжелым вздохом и суровым выражением лица ушел Дима. Вскоре мы увидели их обоих в полуразрушенной кирпичной беседке, очень красиво смотревшейся на небольшом мыске, поросшем орешником, метрах в ста от нас. (Я понял, почему Олександр недавно вспоминал Григория Сороку.) Дима оживленно жестикулировал, а Мисаил стоял, понурившись, и что-то ему отвечал, но слов не было слышно.
Так что я не помню точно, с чего именно начался наш разговор об искусстве. Но очень быстро мы подошли к извечной проблеме - кому принадлежит “я” художника, Богу или Мамоне?.. Возможно, я (или мое “я художника”) высказал(о) удивление пренебрежением Мисаила к грядущим телефонным счетам, которые, по моим представлениям, вслед за гневом оставленной в одиночестве супруги должны были неминуемо обрушиться на его голову.
- Да ему что, - сказал Олександр, - он сейчас в рекламе халтурит. Там, знаешь, какие гонорары? Димке вон, я же говорю, - посмотрел он в сторону беседки, откуда в тот момент донеслись какие-то крики, - за минуту в массовке, даже меньше, - триста долларов дали.
До той поры угрюмо молчавший Эдик вдруг встрепенулся:
- Триста? Что-то мало. Мне предлагали больше.
И он рассказал, что примерно месяц назад его звали сняться в рекламе какого-то крема после бритья с гонораром полторы тысячи долларов. Лицо на городские рекламные щиты - банеры. Но он отказался. Да… Почему? Ну как, почему… А вдруг он понравится, его пригласят сняться где-нибудь еще и еще? А поскольку деньги немаленькие, ему будет трудно отказаться. Потом его лицо постепенно примелькается, и тогда случится очень плохое - ни один серьезный режиссер не захочет иметь с ним дело.
Я высказал сомнение:
- Разве? А этот, как его, толстый, из пива? В каком-то неплохом фильме недавно снялся. По телевизору было.
- Понимаю, о ком ты, - сказал Эдик. - Но это, скорее, исключение из правил. - Он помолчал. - А что, в литературе не так?
Я задумался.
- Пожалуй… И так, и не так… Скорее, как ты сам сможешь. В принципе, никто не будет возражать, если ты, например, работая в приличной газете, в свободное время будешь писать романы. Даже наоборот, приятно, престиж. В наше время это редкость. (Не важно, какие романы, хоть детективы.) На пьянках и фуршетах тебя будут выставлять как местную достопримечательность - вот мол, посмотрите, что у нас есть…
- А что, - вдруг спросил Олександр, - сейчас в конторах много пьют? Давно нигде не работал.
- Где как, - сказал я, - но если каким-то боком связано с “исхуством”, то часто очень прилично. Вообще лихорадочная какая-то жизнь… Не привык еще народ к деньгам.
И я вспомнил, как недавно, зайдя по каким-то мелким делам в одну киношную контору на Белорусской, пил с тамошним начальством виски “Белая лошадь” из горла в ближайшем сквере. Впрочем, “дела” - это было в той поездке не главное. Мы в те края приехали с женой в известный магазин “секонд- хэнда”, посмотреть, как и что, и прицениться. А в контору я уж так заглянул, на обратном пути. Марина поехала на работу, а я пошел домой… Не важно.
Было лето, большой клен над нашими головами шелестел листвой, и киноначальство, периодически прикладываясь к бутылке, рассказывало мне, как спасало этот клен от произвола местных властей, хотевших клен срубить, а в сквере устроить автостоянку.
- Семьсот баксов, - рассказывал Сергей (так звали начальника), - сунули ихнему главному, семь сотен, за что!.. И при этом, что особенно обидно, я остался инкогнито для общественности, такая у нас бл… ская жизнь. Кстати, давали, рискуя собой, так как на стоянку претендовали какие-то “черные”. Они, по- моему, решили, что я псих. Чинушам-то что, им все равно, будет сквер или нет, им главное, кто больше даст, а абреки долго не могли в себя прийти. Говорит: зачэм тэбе этот дэрево? Я говорю: красиво, а он на меня смотрит, и вижу, что не верит. Ну да деньги - ерунда, деньги - это тлен, а дерево - вот, пусть растет…
Сергей читал присутствовавшей при нашем разговоре молодой коллеге стихи Игоря Северянина - как он выразился, “из прошлой жизни”, - обнимал коллегу за плечи (кстати, весьма аппетитные) и предлагал мне на спор разбить полупустую бутылку “Белой лошади” о бушприт своей иномарки, впрочем, не очень новой. Сотрудница смотрела то на него, то на меня темными и, будь я поэт, я бы сказал, томными глазами - и загадочно улыбалась.
Потом после короткой борьбы (Сергей хотел сесть за руль, она сопротивлялась) они оставили машину на улице и, обнимаясь, уехали куда-то на такси, а я, может быть, даже завидуя чему-то, тихо пошел к метро.
Я рассказал об этом случае Олександру.
- Да, - неопределенно произнес Олександр, никак не комментируя мой рассказ. - Бывает… Это что, вот раньше мы пили так пили. Еще во МХАТе. Помнишь, Эдь?
Я удивился:
- А вы что, давно друг друга знаете?
Оказалось, Эдик один раз уже учился. Во МХАТе. То есть не в самом МХАТе, а в училище при театре. Но его выгнали. За что? Дурацкая история, все началось с того, что он раскалывался в одном совершенно неподобающем месте.
- Раскалывался? - удивился я.
