- Расколоться, - объяснил мне Эдик, - у актеров означает невпопад засмеяться. На эту тему существует много театральных баек. Я вот смеялся, когда мы на третьем курсе играли отрывок из “Царя Федора Иоанновича” Алексея Константиновича Толстого. Там есть место, где Минин и Пожарский приходят к Годунову1 - очень торжественный момент, кажется, они приходят сообщить о том, что собрали народное ополчение. Точно не помню. И надо же - именно в этом месте меня каждый раз почему-то разбирал жуткий смех, не знаю почему. Такой серьезный момент - а мне смешно. Дима играл в этом спектакле одного пожилого боярина из свиты Годунова, а я самого Минина. Вот мы с Пожарским входим в Кремлевские палаты, кланяемся в пояс Годунову, кланяемся боярам - все нормально, потом я встречаюсь глазами с Димычем и начинаю давиться от смеха. То есть буквально не могу произнести ни слова. Меня сперва ласково пожурили, на первый раз, потом удивились, потом “поставили на вид”, а на четвертый раз сняли со спектакля. Причем поразительно - творческий вуз, а никто не поверил, что я это не специально.
Созвали целое собрание. Я им даже объяснять пытался, так, мол, и так, ничего не могу с собой поделать, но все было бесполезно. Там была одна довольно пожилая преподавательница, заслуженная артистка еще РСФСР, так она решила, что таким образом я издеваюсь “над русской историей, А.К.Толстым и вообще всем самым дорогим для нас”. Так она сказала - сейчас же все на этом повернуты… Плюс я из Еревана. И как я ни объяснял, что я этого Толстого очень люблю (это же один из авторов Козьмы Пруткова!), - так меня никто и не послушал. Выгнали с треском. Но справедливости ради скажу, что не только за это, конечно. Все пьянка эта. Мы вот с этими двумя гавриками, - показал он на Олександра и маячившего в беседке Диму, - столько водки в те годы выпили, что если все сложить, то есть слить, - точно, этот пруд получится.
Мы немного помолчали задумавшись. Темнело.
Эдик вдруг сказал моей жене:
- Если бы не твоя Оксанка, меня бы и из ГИТИСа выгнали.
Марина удивилась:
- Почему? Я не знала.
- Ну да, - сказал Эдик. - Что интересно, дело опять было на третьем курсе и опять дошло уже до общего собрания. Сказали - исключаются такие-то (не я один) за… профнепригодность!.. Атас, формулировочка. Недавно я где-то читал, что с такой “телегой” Джузеппе Верди выгоняли из миланской консерватории. Я, конечно, не Верди, но все, даже лучшие друзья, даже те, с кем много раз пили, сидели тихо, как суслики. Тихо-тихо. И тут вдруг встала твоя подруга, с которой я даже не всегда здоровался, и ка- ак понесла на них… В смысле, что нельзя меня исключать. Что я талант, что многие талантливые люди характеризуются отклоняющимся поведением и что общественность к ним всегда равнодушна. Вспомнила Щепкина, Качалова и все такое… Даже заплакала в конце. И всех так пробрало, что меня не исключили. Все просто обалдели от ее речи, включая декана. Я сам прослезился, так себя жалко стало. Хорошая она, твоя Оксанка… - Эдик вздохнул. - Люблю ее. - Он помолчал. - Муж у нее еще такой хороший. И сын…
И тут моя жена очень оживилась. Все-таки женщины - странный народ.
- Муж? - переспросила она. - Как?! Да они же развелись! Ты что, не знаешь?
Мне показалось, что в этот момент Эдик чуть вздрогнул. Во всяком случае, я берусь утверждать, что при этих словах моей жены он улыбнулся. Но тут же погасил улыбку, она продержалась на его лице не больше мгновения, и грустно покачал головой. У него даже появился акцент, чего раньше не было.
- Да ты что? - сказал он с этим акцентом. - Вай-вай… Нэхорошо. - И он опустил голову.
- Конечно! - сказала Марина с непонятным мне нажимом. - И уже давно развелись. Полгода как!..
- Вай-вай, - сказал Эдик, не поднимая головы. - Подумать только…
Реакцию Эдуарда, оказывается, заметил не только я. Олександр, до той поры молчавший, засмеялся.
- “Нэхорошо”… - сказал он, передразнивая Эдика. - Сам-то рад небось…
Вскоре вернулись Дима и Мисаил. Оказывается, их так долго не было, потому что они ходили “еще”. Мисаил был доволен и улыбался, а Дима выглядел немного усталым, хотя был все так же энергичен. Его шкиперская борода немного растрепалась. Со словами - и пошел у них тут пир на весь мир!.. - он выставил на наш стол еще две бутылки.
И, кстати, это было уже лишнее. Я не помню точно, что было потом, но помню, что эти две бутылки, как ни странно, никакой новой динамики в процесс уже не внесли. Так бывает.
Помню, что опять провозгласили тост за дам, что Олександр, моя жена и неожиданно повеселевший Эдик порывались взять лодку напрокат и всей компанией поехать кататься, чтобы все было точно, как у Григория Сороки, а я решительно этому воспротивился и что меня неожиданно поддержал Дима… Что Мисаил опять уходил звонить по телефону и возвращался расстроенным. Помню, еще немного поговорили о литературе, снова вспомнили Сергея Довлатова… Олександр опять сказал, что Довлатов - это его любимый писатель и что он как-то обратил внимание, что у него в предложении нет двух слов, начинающихся с одной буквы - не обращал ли я внимания на это? И нет ли на эту тему специальных работ?..
Я было усомнился: разве?.. Но Олександр был так убедителен, что я ему поверил. И, что самое интересное, потом дома проверял - ну, не сказать, чтобы совсем нет, но в целом правда - мало! Что значит мастер… Молодец Олександр - заметил.
Потом все стали потихоньку собираться, а Эдик вообще попытался сепаратно уйти, тихушник, шагнул в темноту, и все, но его заметили, не отпустили, причем, когда он все-таки выбрал момент и опять удалился, Олександр догнал его, топоча и ломая ветки в темноте, как слон, а потом взял на руки, как малое дитя, и принес назад. Он вообще был сильный, этот Олександр, со своими гусарскими бакенбардами…
Собираясь, Олександр и Эдик почему-то немного поспорили о недостатках системы Станиславского (наверное, Эдик сердился, что его не отпустили), а моя жена поучаствовала, приводя в качестве альтернативы московского театрального режиссера Анатолия Васильева и знаменитого русского актера Михаила Чехова, племянника писателя, а я, наверное, к слову вспомнил про фон К. и снова загрустил. Но потом, потом, знаете, что я вдруг подумал?.. Вы только не удивляйтесь.
Что, может быть, все нормально, то есть все так и должно быть!.. Вот я ездил летом на эти дурацкие примерки, потом приехал из Нижнего, где мне было так хорошо, на съемки, дергался на вокзале, потом в одночасье все обломалось и вот теперь я здесь пью. Что это так и должно быть, понимаете?
Вот солнце садится уже рано, в девять с чем-то, и быстро темнеет, и этот пруд с беседкой, напоминающий акварель, и старый парк, и вечер, и несостоявшееся пьяное катание на лодке, и дурацкие разговоры “за искусство”… Что это все очень неплохо, понимаете? То есть в смысле, ну, совсем не хуже, чем если бы по нам пару раз проехалась камера фон К.
И еще я вспомнил, что у меня с собой журнал, который я приготовил на предмет “сценария”, и я достал его и, надписав, торжественно вручил Олександру и Диме со словами: вот, читайте!.. На память!.. Я-то вез для фон К., но хрен с ним, так даже лучше. Олександр, Дима, Эдик и я торжественно пожали друг другу руки (Мисаила в тот момент почему-то опять не было рядом, может, снова отошел позвонить), и все были очень растроганы и долго хлопали друг друга по плечам и говорили всякие приятные слова, а Мисаил, когда вернулся и узнал обо всем, тоже обнял нас и даже всхлипнул от радости. И хотя я понимал, что все это на восемьдесят процентов по пьяни, все равно было приятно.
А потом все опять вспомнили про Маринкину Оксанку, которая спасла Эдика от исключения (это было так: а-а! Оксанка!!!), и тут кто-то (я даже не помню, кто именно) вдруг предложил: а поехали к ней!.. И все страшно обрадовались и закричали: да! точно, поехали к этой Оксанке! Что же мы раньше-то не догадались!..
И моя жена тут же ей позвонила, и Оксанка, к своему счастью, оказалась дома, и тогда Марина отошла немного и о чем-то очень недолго вполголоса с ней поговорила, а потом вернулась и сказала, что Оксанка будет ждать нас ровно через сорок минут, в 23.00, на станции метро “Площадь Маяковского”, у выхода из метро на улицу, вот так.
И я, помню, еще подумал: надо же, как быстро, только что вроде говорили: муж ушел, муж, а вот на тебе - “ждет через сорок минут”…
Впрочем, я думаю, что никто не обратил внимания на мою мимолетную печаль, потому что все бурно собирались, и через несколько минут мы уже шли между столетними дубами к выходу из парка, оживленно разговаривая и подшучивая над смущенным Эдиком.
У ворот я оглянулся, посмотрел на огромные петровские деревья, на темнеющую за ними воду, на
