Всё-таки Ледогоров отдал небольшую сумму и ушёл, унося статуэтку в рваном мешке.
Умелец Гуськов
Вот уж кто был народным умельцем, так это Евгений Гуськов. Он точил, выпиливал, клеил, и всё по своим чертежам. В прошлом году его влекло к самолётам, а в этом — к кораблям.
На стене его комнаты висела табличка «Судоверфь братьев Гуськовых». Почему братьев, трудно сказать. Брата у Гуськова не было, не было даже сестры. Но судоверфь работала слаженно, умело. Она почти выстроила фрегат с красивым названием «Стелла Мария». Увы, теперь от фрегата остались, как говорится, рожки да ножки. Заодно были разбиты восемь мраморных слоников, мал мала меньше, стоявших в комнате мамы.
Если Аня Кольцова в своё время подозревала Гуськова, то Гуськов Кольцову не подозревал. Мужским своим чувством он понимал, что девочка тут ни при чём. Но мама держалась другого мнения.
— Кто ещё? Сначала оговорила, а потом задумала мстить.
— Как это случилось? — спросил Ледогоров.
— Я в ванной футболку стирал, тут позвонили. Открываю. Какой-то мужик стоит, вынимает из рюкзака болвана.
— Болвана?
— Ну, голова такая, из глины.
«Опять», — подумал с тоской Ледогоров.
— И говорит: «Купи по дешёвке». А матери дома нет, да и зачем мне это. Но он пристал, болвана на пол поставил, а сам по другим квартирам пошёл. «Многие, — говорит, — подумают, покупают. Не понравится, на обратном пути заберу». Я снова стирать, дверь не закрыл. Минут через пять выхожу, болвана нет, а корабль раскурочен.
— Вот видите, дверь не закрыл! — вставила мама. — А их квартира напротив.
— Да брось ты, мать, — перебил Гуськов.
— Как выглядел продавец? — спросил Ледогоров. — Не с красным носом?
— С красным, — согласился Гуськов.
«Дунька», — подумал Ледогоров. Смелая эта догадка впоследствии подтвердилась, как и подтвердилась непричастность Дуньки к гибели корабля. Нечего и говорить, что Аня Кольцова тоже ни в чём не была виновата.
Дело медленно, но верно запутывалось.
Катя и новая кукла
К новой кукле Катя привыкла не сразу. Звали куклу Мисюсь, она была красивой, но равнодушной и совершенно необразованной куклой.
Она не умела одеваться, стелить постельку, чистить зубы, подметать. Не умела ничего, даже двух слов связать не могла. Только хлопала синими глазками и жевала какую-то жвачку.
Катя принялась за воспитание. Целыми днями она заставляла Мисюсь повторять за ней простые слова. Мисюсь оказалась очень упрямой. Вместо «мама» она твердила «сама».
— Скажи «мама», — настаивала Катя.
— Сама, — отвечала Мисюсь.
— Сама я умею, а ты вот скажи. Ну, ма-ма!..
— Сама, — упрямо твердила Мисюсь.
Какова была радость маленькой воспитательницы, когда Мисюсь произнесла первую фразу:
— Каша не наша. — Сказано это было весьма недовольно.
— Наша, наша! — радостно закричала Катя. — Ешь!
Ходила Мисюсь поначалу неловко, дёргаясь, как манекен. Катя включала музыку, брала её за руку и учила танцевать. Движения куклы стали плавными, не хуже чем у самой Кати.
Потом, как водится, стирка, уборка, готовка, вышивание и прочие домашние хлопоты. Этому Мисюсь научилась довольно быстро. Катя даже подумывала об арифметике. Из прежнего опыта Катя знала, что куклы, хоть убей, не могут запомнить таблицу умножения. «Но Мисюсь способная, — размышляла Катя, — вдруг у неё получится».
Родители были довольны. Вера Петровна смотрела в щёлку и отходила на цыпочках.
— Играет, — говорила она. — Позабыла эту ужасную историю.
Но спать свою куклу Мисюсь Катя неизменно укладывала рядом с собой под одеяло.
Развлечение старика Дубосекова
Старик Дубосеков придумал себе развлечение. Он приобрёл у Кирилла второго божка и выставил на подоконник. Как только из дверей выходил Звонарёв, Дубосеков распахивал окно и вещал:
— Учёные, а не знают, что покупать! Вот он подлинник! Настоящая вещь!
Звонарёв поспешно покидал дворик, а Дубосеков кричал:
— Учёные, а двух слов не могут связать! Гусиное перо позабыли!
Совершенно довольный, он садился за стол, раскрывал свой огромный том и продолжал основной труд жизни. В нём, между прочим, говорилось: «Эта редкая древность была открыта на рынке. Как часто бывает, что в забытых сундуках кроется подлинный Репин, истинный Шишкин, и даже в суете базара зоркий глаз просвещённого человека может заметить шедевр искусства…»
Гусиное перо трещало, брызгалось, Дубосеков откладывал перо и размышлял: «Это ещё надо проверить, чем они там занимаются…»
Профессор Драгосмыслов и корреспондент
Задумал проверить и один отчаянный корреспондент. Когда он предстал перед ликом профессора, тот сурово спросил:
— Как вы сюда проникли, молодой человек?
— Всеми путями! — отчаянно выкрикнул корреспондент. — Профессор, я не коснусь ваших тайн, но скажите, это опасно?
— Что именно?
— Ваш опыт! Он не опасен для вас? Вдруг всё взорвётся, и мы потеряем лучших учёных! Я тут набросал поэму в стихах! Ведь вы рискуете жизнью!
— Рискуете вы, молодой человек, — произнёс профессор и, поведя рукой поверх разноцветных кнопок, нажал зелёную.
Тотчас в дверях возникли люди в зелёных фуражках.
— Запyтаньте поэта, — грустно сказал профессор. — При попытке побега посадить в путлок.
Люди в зелёных фуражках подхватили корреспондента под белы руки.
— Я восхищаюсь вами! — кричал тот, ретиво брыкаясь. — Я увековечу ваш образ в веках!
Корреспондента увели. Драгосмыслов сложил руки под животом и молвил:
— О, этот ненужный шум, эта пустая слава! Нет, только работать, работать! Кутафить гужок!
Стрелки на окружавших его приборах задрожали от восхищения.