никогда не следовал поговорке «что на уме, то и на языке», предпочитая больше слушать да меньше говорить, запоминая и делая из увиденного и услышанного свои выводы, которыми он, впрочем, также ни с кем не делился. Первоначальное независтливое любопытство, возникшее еще в самом начале знакомства с Йегошуа, со временем переросло в крепкую привязанность, а после той памятной рыбалки еще и дополнилось глубочайшим уважением. Более старший Шимон преклонялся перед мудростью своего «младшего брата» – так про себя называл он своего товарища – и не словами, а делом доказывал свое отношение. На этом фоне брюзгливый скепсис Фомы, который все подвергал сомнению, Шимона порядком утомил. Он не раз готовился было возразить Фоме, даже грубо его прервать и, более того, дать ему пару затрещин, но всякий раз характер выручал его, Шимон сдерживался, а Фома в ответ на свои неблагозвучные речи видел лишь рассеянные кивки, которые, впрочем, воспринимал как поддержку, а Шимона считал своим союзником.
Едва начало смеркаться и солнце готовилось уже нырнуть в воду, как по левому борту стал различим огонь Фаросского маяка – гигантского, знаменитого на весь мир сооружения неимоверной высоты, которое по праву называли одним из рукотворных чудес света. То было гениально спроектированное архитектурное чудо. Башня высотой под 150 метров поражала воображение всякого: четыре уровня, множество этажей, ступеней, переходов, система подъема горючей смолы, масла и дров на самую верхнюю площадку, где горел гигантский костер – в дневное время дымный столб, а в ночное ярчайший сноп огня, видимый за много миль до пристани. Друзья с жадностью вглядывались в стремительно, как и полагается в этих широтах, сгущавшуюся темноту, которую все отчетливей пронзал идущий с маяка луч. Ветер вдруг совершенно прекратился, точно выполнив свою задачу поводыря, распрощался с кораблем. Галера немедленно стала менять курс. Капитан, невидимый в сумерках, но обладающий голосом, сравнимым с громом небесным, пророкотал:
– Эй, бездельники! Живо на весла! Не успеете войти в порт до ночи, перед входом в гавань натянут цепь. Тогда придется вставать на якорь и торчать до утра в открытом море. На моей памяти пара славных кораблей пошла ко дну лишь потому, что шалопаи-гребцы еле шевелились, отлынивая от работы, а ночью налетел шторм, разбил их суда в щепки, и все они отправились на корм морским бесам!
Теперь судно шло курсом на маяк. Казалось, что вот он, совсем рядом, но не тут-то было: свет с башни высотой в полтораста метров, отлично видимый на расстоянии, обманчиво приближал берег, остававшийся все еще слишком далеко. Галера, легкая, стремительная, грациозная, шла полным весельным ходом, делая не менее восьми узлов. Корпус ее содрогался от движений гребцов, а весла с глухим и мощным звуком вспарывали бескрайнее морское тело. Шуки сидел на канатном ящике, скрючившись, подперев кулаком голову, и помалкивал. Со стороны казалось, что он задремал или задумался о чем-то, прикрыв глаза. Возбуждения Шимона и Фомы, их восторженных изъявлений он будто и не замечал вовсе, был целиком погружен в свои мысли, судя по меланхоличному выражению лица, довольно невеселые. Шимон принялся тормошить своего товарища, привлек к этому делу и Фому, и вдвоем им удалось стащить молчаливое изваяние с постамента.
– Чего ты молчишь, будто окаменел?! – по очереди допытывались они у Йегошуа, а тот лишь отмахивался, словно безуспешно пытался отогнать назойливых мух. Наконец не выдержал:
– А с чего мне быть словоохотливым? Я вашей пустой радости разделить не могу. Не вижу повода.
– Но почему же? Почему это?! – прокричали Шимон и Фома хором, и в этом их вопле сквозили досада и страх одновременно. Они мнили, что впереди лишь череда веселых приключений и новых открытий, а теперь, глядя на реакцию Шуки-мудреца, в способностях которого, особенно после той памятной рыбалки, сомневаться не приходилось, они и впрямь испугались, как дети, не ведающие, что за опасность поджидает в темной комнате.
– Эй, Шуки, да брось ты печалиться! Нас ожидает великий город, сравнимый, быть может, с самим только Римом, если даже не превосходящий его. Говорят, что в Александрии есть все, что только можно встретить под солнцем и звездами нашего мира. А сколь много разных людей живет здесь! Их тьма, их сотни тысяч! – Шимон присел рядом на корточки и, подобно преданной собаке, снизу вверх поглядел на товарища. – Даже наш любезный, но никому не верящий Фома и тот всерьез рассуждает о том, что мы в этом городе могли бы немалого достичь.
– Например? – Йегошуа сразу заметно оживился. Он скрестил руки перед грудью, дернул головой, отбрасывая упавшие на высокий лоб спутанные пряди, выставил вперед ногу – ни дать ни взять римский оратор готовится победно выступить перед пресыщенными жизнью сенаторами. Обратился к Фоме: – Что же ты предлагаешь? Стать купцами или чиновниками? Рабов завести? Выстроить огромное жилище и привести туда побольше наложниц для сотворения с ними всякого разврата, угодного Ариману[25] и Сатане? Нет, Фома, ты не отнекивайся, я читаю в тебе открытую книгу жизни лучше, чем сам ты понимаешь, что именно в ней написано. И твои мечты о мелком расстраивают меня до такого состояния, что будто бы твердь уходит из-под ног. – Йегошуа скептически посмотрел на корабельную палубу. – Пусть даже такая зыбкая и ненадежная твердь. Не для того все мы оставили дом и родных, не за тем плывем в дальние страны, чтобы по доброй воле выставить себя перед удачей мирской на лов, как лисицу выставляют перед гончими. Нам предстоит выучиться, познать великое множество вещей, и все для того, чтобы постичь наш путь в этой жизни! Ответить самим себе на вопрос: кто мы здесь? Для чего живем? К чему нам стремиться?
– Но зачем все это? – с явной досадой в голосе прервал его Фома. – Не лучше ли попытаться стать в этом великом городе уважаемыми, почетными гражданами, обретя богатство и почести, сравнимые с теми, которые оказывают в Иудее и купцам, и чиновникам, и прочим деловым людям? У нас есть немного денег, вполне хватит, чтобы начать свое дело, есть молодость и силы. У тебя есть способность раздвигать воды морские, значит, и все другое тебе по плечу! Ты мог бы стать великим купцом, столь же богатым, как сам царь Соломон, да пребудет душа его в райских кущах, – принялся рассуждать корыстолюбивый Фома, – будешь владеть кораблями и караванами из сотен верблюдов! А мы с Шимоном, – он потупился с наигранной скромностью, – мы будем подле тебя, как твои друзья и ближайшие соратники. Глядишь, и нам от твоей милости что-то да перепадет…
– А ведь и впрямь хорошее дело предлагает Фома, – начал было Шимон, но осекся, увидев выражение глаз Йегошуа. Он смотрел на своих приятелей с такой неприкрытой укоризной, что тем стало не по себе.
– Все богатства, все сокровища земные волнуют меня не более, чем куча глиняных черепков, оставшихся от амфоры, наполненной когда-то наилучшим вином, а теперь разбитой вдребезги. То же будет и с вашими пожеланиями, как и с вами. Проживете, служа прихотям своим, не оставив на земле никакого следа, и имя ваше забудется на следующий день после того, как снесут вас на кладбище. То, что неправедно было вами нажито, растащат алчные наследники ваши, распустят по ветру, не приумножив ничего, гвоздь за гвоздем, монету за монетой. Богат не купец, не чиновник, не первосвященник, богат тот, кто говорит с Богом и ходит поклониться ему дважды в день, утром и вечером. Богат тот, кто душу свою, легкую, как белый пух, не променял на тяжесть скользкой монеты с головой очередного императора. И монета канет в пучину, и тот император моментально забудется, утратив величие по смерти своей. Богат тот, кто останется жить среди людей навечно, усмиряя их страсти, утешая в скорбях, даруя радость и отвечая на все их вопросы. Вот для чего мы прибыли сюда, в самое начало нашего пути, – подытожил Шуки и вновь было замкнулся в себе, но не тут-то было. Двое несостоявшихся богатеев потребовали объяснений.
– Мы не столь мудры, как ты, – ворчал Фома. – Как прикажешь тебя понимать? Когда мы ловили рыбу, а потом ее продавали на базаре, мы были все вместе, делали одно дело во благо самим себе. А сейчас что будет? Чем же мы, по-твоему, должны заняться?
– Станем учиться ловить человеков, – без тени шутки ответил ему Йегошуа. – Вместе с нами на берег Египта сойдет для людей новое время, все вокруг незримо изменится, мы дадим им надежду, и за это нас никогда не забудут.
Шимон, недаром самый старший, но еще и мудрый, в сомнении покачал головой:
– Люди, Шуки, они быстро забывают. Ничто не держится в их памяти подолгу. И никто…
Галера последней успела войти в Александрийскую гавань. Стоило ей миновать линию дамбы, как
