миниатюрной кассой и поездом-игрушечкой с тремя вагонами. Там, наверное, есть телефон. Он меня увидел, остановился и поднял голову.
«Извините, вы говорите по-английски?» Он приложил руку к уху, наклонился, положил метлу и пошел к машине. Разрываясь между желанием немедленно ехать дальше, не теряя времени, и использовать первый доступный телефон, я открыла дверь, и выскочила ему навстречу.
«Извините, вы говорите по-английски?» Кажется, он сказал нет, во всяком случае, быстро забормотал что-то по-немецки, но я уже не слушала.
На маленькой станции было две платформы. У одной стоял поезд, другая была пуста. От нее отходили в лес рельсы, а по ним к деревьям двигалась колонна густого черного дыма, и я начала понимать…
Я повернула маленького человечка и показала вверх: «Там! Это! Поезд? Поезд?»
Старичок с висячими усами и водянистыми голубыми глазами смотрел в полном изумлении и непонимании. Я показала на стоящий поезд, на дым, на рельсы в отчаянной пантомиме и показала на часы:
«Поезд… первый поезд… семь часов… sieben uhr… поезд… ушел?»
Он показал на стену позади. Станционные часы показывали половину шестого. На меня обрушился новый поток немецкого. Но я поняла. Черный дым двигался медленно но постоянно вверх между деревьями, а скоро я увидела сам поезд, такой же, как на станции, но только с одним вагоном, даже не вагоном, что-то вроде тележки. Рядом со мной старик сказал:
«Gasthaus… cafe», – и опять принялся за пантомиму, включающую поезд у платформы. На чистейшем английском он бы не объяснил лучше.
Расписание включало только поезда для туристов, и первый действительно шел в семь. С какой бы стати кому-то мне сообщать, что поезд отвозил припасы для ресторана в половину шестого. Немецкий или нет, телефон тут не поможет. Старичок продолжал говорить, добрый и очень довольный такой ранней аудиторией, но я сказала: «Спасибо», – и оставила его…
Слава богу, было, где развернуться. «Мерседес» полетел, как бумеранг, я мчалась по гнусной маленькой дороге небрежно, как по Strada del Sol.
21
По крайней мере, ехать вверх немного легче, чем спускаться вниз. Когда я спускалась, я не видела ничего, кроме поверхности дороги, а ночью было темно, и я возилась с картой и фонариком. Теперь, пока моя огромная машина ракетой летела к небесам, я отчаянно пыталась вспомнить, как расположены относительно друг друга дорога и рельсы. Насколько я помнила, они соединялись только в двух местах. За несколько поворотов до станции они шли ярдов сто параллельно, а потом поезд поворачивал налево, а дорога – направо по краю леса. Второе место – конец дороги. И это будет мой последний шанс.
Рассуждая хладнокровно, никакой надежды не было, но я не думала, выкинула из головы, что будет, если я ошибусь с этой тяжелой машиной на резких поворотах. Она была такая тяжелая, а дорога такая плохая, что я не могла отпустить руку, чтобы переключить скорость, и шла все время на второй и заранее простилась с шинами и краской. Потом мы обнаружили, что я ее два раза очень сильно оцарапала, но где, не помню, не заметила. Я просто ехала как могла быстрее и пыталась вспомнить, когда же будет железная дорога. На пятом или шестом повороте я увидела прямой отрезок сияющего железнодорожного пути, а в конце его – исчезающий столб черного дыма.
Я нажала на газ. Мелькающие тени слились. Рядом бежали пустые рельсы, впереди виднелся поезд. Он ехал медленно по крутому склону, я видела крышу тележки, двух человек в кабине. Один наклонился вперед и смотрел на дорогу, другой внимательно рассматривал что-то вроде бутылки пива. Я начала сигналить. Это большое достоинство «Мерседеса», он гудит, как землетрясение. Поезд и сам, наверное, шумит, но мой вопль просто расколол лес надвое. Мужчины удивленно оглянулись, Я высунулась из окна и замахала, закричала самое подходящее, по моему мнению немецкое слово: «Achtungl Achtung!»
Через несколько секунд агонии я увидела, что один мужчина – водитель – протянул руку вроде к тормозу. Еще несколько ярдов и моя дорога оторвется от рельсов. Я нажала на тормоз и высунулась еще сильнее. Машинист нашел то, что искал и потянул. Вверх поднялась струя пара. Поезд издал длинное и приветливое ту-туу. Другой мужчина приветственно поднял бутылку пива. Поезд издал последний гудок и скрылся за лесом.
Почему я не слетела с дороги, даже и не знаю. Как-то сумела развернуться. У меня оставался один шанс, и даже в ярости я понимала, что вполне реальный. Даже хотя мне надо проехать больше, «Мерседес» движется намного быстрее поезда и может добраться до него, чтобы остановить вовремя… Он просто обязан. Это моя попытка заставила поезд сообщить Тимоти о своем приближении и, как бы он себя ни чувствовал раньше, теперь ему явно еще хуже, в ловушке.
С каждым ярдом и поворотом я все больше привыкала к машине, склон делался не таким крутым, а повороты все просторнее. Понятия не имею на какой скорости я ехала, но гора неслась мимо меня длинной лентой из светотени, а потом неожиданно я повернула последний раз и передо мной был домик и сияющие пути. Я не видела поезда. «Мерседес» прожужжал пчелой, зашипел шинами и пружинами и замер. Я выскочила и побежала. Успела. Ниже появился дым, примерно в четверти мили, поезд солидно и не возбужденно карабкался вверх. Они меня, конечно, еще не видели, и не увидят, пока не выедут из-под деревьев в пятидесяти ярдах. Я надеялась, что увидят, может, опять нажать на гудок или помахать чем- нибудь… если бы у меня было что-нибудь красное… Но я уже видела, как они реагируют на сигнал. И на меня. Жизнерадостные мужчины машут в ответ и едут дальше, исчезают за поворотом…
Красные задние фары, это, по крайней мере, у «Мерседеса» есть. Я побежала к машине. Когда я влезла внутрь и захлопнула дверь, облако черного дыма вырвалось из-за деревьев слева и я увидела поезд. Я включила фары и поехала на пути с максимальной скоростью. Когда колесо врезалось в рельсу, я думала она сломается, но «Мерседес» подпрыгнул, перевалился через первую рельсу и развернулся всеми сверкающими огнями прямо к приближающемуся поезду. Для гарантии я со всех сил нажала на сигнал, а другой рукой ухватилась за дверь. Подпущу их на двадцать пять ярдов и выскочу, как кролик-паникер. Если они не увидят машину, то мне ее не спасти, но я не думаю, чтобы поезд совсем сломался, он на вид очень крепкий и, наверное, переживет столкновение. И что это я подумала, что он едет медленно? Он несся вверх по горе со скоростью экспресса. Черный дым вырывался вверх и расползался в стороны. Его мотор тяжело дышал и бился так же громко, как мой гудок. Тридцать пять ярдов. Тридцать. Кажется, кричат. Я отпустила гудок и рванулась к двери.
Зазвенел колокол, мотор засвистел, я выскочила и побежала. С ужасным скрипом тормозов, гудением и потоком злобных криков Огненный Илия остановился в семи ярдах от «Мерседеса». Двое мужчин выскочили из кабины и пошли ко мне. Третий – у них и охранник оказался – встал рядом с вагоном. Второй машинист все еще держал бутылку пива, но на этот раз как смертельное оружие, которое, судя по лицу, он был вполне готов использовать. Они начали говорить одновременно, то есть кричать на разъяренном немецком – на этом языке очень здорово получается ругаться. Полминуты, даже если бы я была родом из Австрии, я не смогла бы вставить ни слова. Стояла беспомощная перед бурей, вытянув руки вперед, чтобы защититься от бутылки. В конце концов возникла пауза, после какого-то громкого вопроса, из которого я не поняла ни слова, но смысл был безусловно ясен.
Я сказала отчаянно:
«Извините. Извините, но я должна была это сделать. На линии мальчик, на линии выше, мальчик, молодой человек… Junge на Eisenbahn. Я должна была вас остановить. Он ранен. Пожалуйста, извините».
Человек с бутылкой пива повернулся к своему соседу. Это был большой мужчина в грязной серой рубашке, старых серых штанах и мягкой кепке, машинист.
«Was meint Sie?»
Машинист сказал ему несколько фраз и произнес с жутким акцентом, который бы я не променяла на лучшие стихи в наилучшем исполнении:
«Или ты сходить с ума? Нет молодой на этой линия. Есть только линия авто. И почему? Я спросить – почему?»
«Ой, Вы говорите по-английски! Слава богу! Послушайте, mein Herr, извините, но я должна была остановить поезд…»
«Остановила, но опасно. Это я полиции скажу. Мой брат – полицейский, с тобой об этом говорить. За это
