сам Коля, — вялый, но с оттенком какого-то превосходства на припухшем лице и остриженный под ноль. (Красивые волосы свои очень ценил Маркиз, и попробовал бы его кто-нибудь остричь под ноль!)
Возвращаясь из тюрьмы, он говорил Еле:
— В конце концов кто же в этом виноват, как не он сам?.. Не хотел сидеть в гимназии, — сиди в тюрьме!.. Мама только предупредила события… Хотя, конечно… смело могла бы не предупреждать!..
— Ага!.. Вот!.. А отчего ты не остановил тогда мамы?..
— Когда не остановил?
— Когда!.. Будто не знаешь!.. Когда она призывала жандармов, — вот когда!.. Жандармам только того и надо было, чтобы их призвали!
— Что ты мелешь?.. Как бы я мог остановить маму?
— Отвел бы ее в комнаты и запер бы на ключ!
— Я?.. Маму?.. С мамой мог бы удар сделаться!.. Что ты!
— Ну что же, что удар! А может быть, и нет… Покричала бы и замолчала.
— От-вра-тительная ты девчонка!.. Не хочу я с тобой идти рядом!.. Уходи!..
И Маркиз перешел через улицу и зашагал по переулку. Однако Еля, постояв на месте два-три мгновенья, бегом бросилась за ним, обогнала его и бойко пошла впереди, чеканя шаги.
Он повернул назад, и тут же повернула назад она и пошла за ним следом, не отставая, как он ни уширял шаги.
— Смотри!.. Морду набью! — бросал он иногда назад.
А она отзывалась вызывающе:
— А ну-ка набей, попробуй!..
Так и дошла за ним следом до тихой улицы Гоголя, но за два квартала до своего дома отстала и свернула к особняку Ставраки. Маркиз был так взбешен ею и так стремился от нее уйти, что этого не заметил.
В доме Ставраки недолго пробыла Еля: Дина и Маня спешили на званый вечер. Она завистливо ахнула тому, как великолепно накрасила губы Дина, как замечательно подвела брови и глаза Маня, с осторожностью, чтобы не помять их платьев, повисла у них на шеях, попрыскалась духами «Иланг-Иланг», похохотала звонко и пошла домой в причудливой синеве сумерек.
Но в этой причуде сумерек от одной впадины стены отделилась и стала перед нею тень так неожиданно, что попятилась Еля.
Тень сказала тихо:
— Еля!.. Не узнали?..
— Вы — нахал! — крикнула Еля.
— Нет, я — Лучков, Еля…
— Кто-о?..
— Лучков… Не кричите так!.. Товарищ Коли… Я скрываюсь…
— Я видела, что скрывались… чтобы что-нибудь стянуть!..
— Тише, пожалуйста!.. Я насчет Коли… Что же вы его забросили так?.. Он погибнет!
— Во-от!.. Забросили!.. А кто у него был сейчас?
— Хлопочете о нем?
— А вам какое дело?
— Мне?.. Да ведь я тоже партийный!..
— Тоже!.. Подумаешь!.. Босявка всякий туда же: партий-ный!..
— Еля… Я нарочно дежурил тут, — думал — кто из ваших пройдет — сказать… Что же вы не хлопочете?.. Ведь его в Якутку хотят сослать!..
— В Я-кут-ку?.. Это где на собаках ездят?
— Губернатор хочет! (совсем жутким шепотом) — Мы сегодня узнали.
Еля едва различала в густой тени переулка большие под нависшей кепкой глаза на тощем остром лице, и ростом он был не выше ее, и плечи узкие…
— Эх! — сразу осерчала она. — Лезут туда же мальчишки всякие!.. «Мы — партийные»!..
— Тише, пожалуйста! — испугался Лучков. — Отцу скажите… Что же он бездействует?.. У него знакомых много… Про-па-дет малый зря!..
Тут чья-то поступь тяжкая послышалась вдали, приближаясь, и Лучков осел, съежился и пошел, ныряя в густых тенях и слабеньких световых пятнах, а Еля не могла не протянуть ему вслед презрительно:
— Эх, мальчишка!..
Но в доме, где все собрались к вечернему чаю, крепкий «Иланг-Иланг» сразу покрыл запах привычной валерьянки, и Володя-Маркиз, пронизав ее настигшими глазами, вскрикнул возбужденно:
— Ага!.. Понятно!.. Понятно, где ты изволила быть сейчас!..
Не одна валерьянка была привычная… Привычна была и сутулая сверху, а снизу широкая фигура матери, — тяжелая, очень тяжелая на вид, с руками широкими в запястьях и жесткими в ладонях, с немудрым лбом под жидкой, цвета сухой малины, косичкой, закрученной в калачик на темени… Привычен был и бычий взгляд (исподлобья и вкось) младшего брата Васи, которого не могла сегодня убедить она проведать Колю… Висячая лампа с жестяным облупленным абажуром, разномастные блюдечки и стаканы, нарезанный неуклюжими ломтями серый хлеб; таинственный угольник, который и теперь очень внятно трещал, — все это заставило Елю остановиться, не садясь за стол, и крикнуть в тон Володе:
— Тебе дела нет, где я была!.. Я была у подруги, у Цирцен Эльзы!.. Это она меня надушила!..
— Ты нагло врешь! — кричал Володя.
— А потом я видела Лучкова!.. Я с ним четверть часа стояла!.. Он скрывается!..
— Ах, очень хороша!.. — вступила в спор мать. — Похвалилась!.. Лучкова!.. Ворягу этого!..
— Он нисколько не воряга, мама!.. Ничуть!.. Неправда!.. И он заботится…
— О чем это?.. Чтобы к нам залезать?..
— О Коле, а не о «чем»!.. О Коле!.. Бросили в тюрьму, как так и надо!.. А его ссылают теперь!.. Вы знаете, что его ссылают?..
— Врешь!.. Он нам ничего не сказал, что ссылают! — кричал Володя. — Врешь нагло!
— Это Лучков сказал, а не он!.. Лучков, а не он!.. Откуда он может знать?.. Ты — дурак!.. Ему этого не скажут, а прямо погонят!..
Зинаида Ефимовна махала широкими руками, обеими сразу на них обоих, точно дирижируя хором, и кричала сама:
— Ша!.. Ша!.. Гавкалы!.. Барбосы!.. Ты — скверная девчонка!.. Куда ссылают?..
— В Якутку!.. Вот куда!.. В Сибирь!.. Где на собаках ездят!.. Вот куда!..
Еля вся раскраснелась и чувствовала это, и запах «Иланга» ее опьянял, ставил выше домашнего, делал нездешней, своей собственной…
— Врешь! — перебила мать криком. — И Лучкова ты не видала, — все врешь!.. Отпускают Кольку!.. У губернатора чиновник Мина сам сказал! Под надзор родителей!..
— Когда сказал?.. Кому сказал?.. — сразу спала с тона Еля, а Вася качал головою презрительно:
— На со-ба-ках!..
И видно было, что ему даже жаль Колю: «Отпустят, — и что же дальше? — Ничего совершенно!.. А мог бы покататься на собаках!..»
Он потому только не пошел в тюрьму с сестрою и братом, что как раз сегодня после обеда назначена была проба гигантского змея в десть бумаги, который клеили втихомолку в сарае у соседей Брилей, и задались острым вопросом пытливые умы: может ли такой змей поднять человека в возрасте девяти лет?.. Девятилетний человек этот приготовишка Алешка Бриль решался смело пожертвовать в случае надобности своею жизнью для этого опыта, и при заносе и пуске гиганта самозабвенно ухватился за змеиный хвост, но оборвалась непрочная мочала!.. Так и не решен был этот волнующий вопрос: смог ли бы 24-листовой змей поднять Алешку на воздух?.. И Вася был в понятной досаде.
— Ага!.. А что?.. Придумала увертку, только неудачно? — поддразнивал Елю Маркиз, а Еля кричала вне себя от злости:
— Не придумала! Нет!.. Нет!.. Лучков сказал!.. Он — партийный!.. У них известно!.. Лучков!.. Лучков!..
