— Электричество вводится теперь даже в церквах, — кротко заметил о. Леонид. — Всякий свет от бога.
— Когда я рисую по вечерам, я могу поставить лампу как мне угодно, — ответил Худолею Ваня. — Вот почему…
— Вздор! Вздор!.. Зачем настояще говорить вздор!.. — горячо перебила Эмма. — Я не люблю вздор!.. После зафт — мы езжали на Рига! Ну?.. Зачем нам электрич свет?
— Ах, вот как!.. Уезжаете?.. Решено? — обрадованно заволновался Иван Васильич.
Но Ваня только пожал широкими плечами и ответил неопределенно:
— Гм…
— В Риге очень узкие улицы, — вставил Синеоков. — Я там был года три назад.
— О-о-о!.. О-о!.. Узки улиц! — живо откликнулась Эмма. — Вы были Старый Рига!.. Ну?.. Вы не был Новый Рига!..
— Как в Праге, — поддержал Карасек. — Вы не были в Праге? Нет?.. Это есть необыкновенный город — Прага!.. В старой части там тоже есть узкие улицы.
— Наслоение культур, — определил студент очень важно и несколько скучающе.
Один только инженер смотрел исподлобья, имел очень необщительный вид и никак не отозвался на приход Вани с Эммой. У него была длинная голова, длинное лицо, подстриженные ежиком, но мягкие на вид волосы, редкие, темные; робкий подбородок, впалые щеки, висячие усы.
Он сосредоточенно чистил большое красивое яблоко перочинным ножом, и Худолей сказал ему:
— Яблоки вымыты, эпидемий в городе нет, а вы счищаете самый питательный слой!
Инженер посмотрел на него исподлобья, посмотрел на Эмму, покраснел густо и ответил:
— Очень жесткая кожица.
И на худых зябких руках его отчетливо забелели суставы пальцев.
— Это синап, — объяснила ему Прасковья Павловна, ласково прикачнув буклями: — Возьмите другое… Вот — канадский ранет, кожица мягкая…
— Крымские яблоки, они… вообще почему-то хуже северных, — сказал о. Леонид. — Там есть такие, например, — грушовка, анис, белый налив… Изу-ми-тельные!.. Или даже антоновка…
— А вы из какой же это яблочной губернии, отец? — полюбопытствовал Иртышов.
— Отец… Леонид, — вы хотели добавить? — поправил его Иван Васильич.
Иртышов метнул на него игривый косой взгляд и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Есть хорошие сады в Орловской губернии, в Карачевском уезде… Есть в Курской, в Воронежской… У иных помещиков под садом до сотни десятин…
И бросил в раскрытый рот одну за другой кряду три крошки.
О. Леонид нервно провел прозрачной рукой по бледно-русой бессильной бороде, вздохнул и спросил Ваню скороговоркой:
— Читал я, что «Тайная вечеря» знаменитая — Леонардо да Винчи — попортилась сильно… Вы не видали?
Ваня смутился немного.
— Это в Милане, кажется… Фреска на стене… Разумеется, должна была пострадать… Но я не был в Милане и не видел…
— Не ви-да-ли?.. «Тайной вечери»?.. Как же это вы? — О. Леонид удивился совсем по-детски. — А мне Иван Васильич говорил, что вы были в Италии!..
Эмма расхохоталась весело.
— Милан!.. Ха-ха-ха!.. Там Scala… там о-перный певец, — ну…
Так и осталось непонятным о. Леониду, чем он рассмешил Эмму, потому что ее перебил Ваня, забасив громко:
— «Тайная вечеря» теперь, кажется, реставрирована сплошь… Да, впрочем, зачем и оригинал, когда он всем уже известен по снимкам?.. Не читаете же вы Пушкина в рукописях!..
— Или псалмов Давида по-древнееврейски! — подсказал Иртышов.
— Особенно в наш век фабричного производства! — вставил весело Синеоков.
Он был средних лет, высокий, тонкий, с чуть начавшими седеть черными волосами, в безукоризненной манишке, и вообще щегольски одет.
Была большая бойкость в его лице, в насмешливых глазах и губах, и даже в крупном носе, имевшем способность не изменяться в очертаниях, как бы широко он ни улыбался.
— Наш век фабричного производства в общем — очень гуманный век, — этого не забывайте! — поправил его Худолей.
— Особенно для рабочих! — язвительно дополнил Иртышов и охватил колено.
А Карасек, вытянув над столом розовое лицо и правую руку со сверкнувшей запонкой на манжете, почти пропел вдохновенно:
— Когда славянские ручьи сольются во всеславянское море, ка-ка-я обнаружится тогда, господа, гу-маннейшая во всем даже мире славянская душа!.. Я закрываю свои глаза, но вижу как бы в некотором тумане…
— Го-спо-да! — вдруг перебил его студент, томно, но очень решительно. — Разрешите прочесть вам мою последнюю поэму в тринадцати песнях!..
Иван Васильич тревожно задвигался на своем стуле и даже поднялся было, желая отвлечь внимание от студента, но Ваня уже протрубил неосторожно:
— Просим!
А Эмма даже обрадовалась: может быть, это будет весело?
Оживленно она сказала:
— Ах, такой скучный говорят все!.. Читайте, ну!.. — и впилась ожидающим взглядом в Хаджи.
Студент тут же к ней обернул лицо, но глядел на Ваню, явно надеясь, что только он один из всех способен понять его и оценить. Точно с трудом решившись читать, начал он задушевно и негромко, почти шепотом:
— Какой кобель? — серьезно спросил Синеоков.
— Кобель горь! — отчетливо повторил студент и тут же, точно боясь, чтобы не перебили совершенно, зачитал стремительней и певучей:
