— За что же подымаете вы тост?
— За здоровье его императорского величества первый тост! Ура! — приосанясь, крикнул Пернатый.
И под это «ура» выпили по первой, но Вильгельм в золотой клетке — это показалось Кароли очень мечтательным.
— У нас и казанскую богородицу украли, а то чтоб беспрепятственно золотой клетке дали по России прогуливаться! Какой же конвой при этой клетке прикажете держать? Роту при поручике Миткалеве — нельзя: и Вильгельма выпустит и клетку пропьет. Батальон при подполковнике Генкеле — тоже нельзя: Вильгельма своим родственником подменит, и вместо золотой в одну ночь медная клетка появится и будет еще лучше золотой гореть. А золотая очутится в имении под Курманом… Полк с полковником Полетикой тоже нельзя: через день, накажи меня бог, он забудет, при чем и при ком он с полком состоит и какие такие обязанности несет: не то ему походную кухню дали, не то дюжину поросят, — и уж через день у него ни Вильгельма, ни клетки не будет, и стоит ему сказать, что полк за малиной в лес командирован, он скажет: «Разумеется, за малиной… Конечно же, за малиной! А только это я и без вас, красавцы, знаю, черт вас дери, и прошу меня не учить!»
Очень похоже передразнил Кароли Полетику, так что все засмеялись, а дамы захлопали.
Переведенов же сказал:
— Наговорено много, а за что же пить? А пить не за что… А надо уж по третьей… Ну, на-род!
В то же время не нравилось ему, зачем налили стаканчики вина девицам, которые в нем только обмочили губы, и он пробубнил:
— Гм… порча вина, и больше ничего! — и передернулся презрительно раза четыре.
По второй выпили за взятие Перемышля. Переведенов потер липкие ладони и заторопил Урфалова наливать по третьей.
— Вот кому бы с Вильгельмом-то ездить! — кивнул на него поручику Кароли Урфалов и спрятал от него бутылки подальше.
— Гм… чудаки какие! Я тост придумал какой, а они…
— Говорите!
Даже и даме из Ахалцыха захотелось послушать, какой такой тост может сказать этот достаточно странный человек, и она прокричала:
— Пожалост! Пожалост! Мы вам слушали!
— А слушали, так чего вам еще? — вполне невежливо отозвался Переведенов. — Значит, ваше счастье!
— Приличия! Приличия соблюдайте! — покачал головой, глядя на него пристально, Гусликов.
— А в чем же вы тут видите неприличие? — спросил за Переведенова почему-то Мазанка.
В то же время, непонятно для Ливенцева, собрал в какую-то предостерегающую гримасу все свое загорелое долгоносое лицо Кароли; глядя на Мазанку, он вздернул плечами и тут же выкрикнул:
— Желающие сказать третий тост, подымите руки!
Рук, правда, не поднял никто, но Анастасия Георгиевна напомнила:
— Приличные кавалеры, раз если они и за царя выпили и за Перемышль выпили, должны теперь выпить за дам.
— Ясно, как ананас! — одобрил Переведенов и толкнул Урфалова: — Ну-ка, за дам!
— Кто кому! — отозвался Урфалов, но по третьей рюмке всем все-таки налил, и за дам, чокнувшись с их стаканчиками, все выпили.
Даже Фомка и Яшка осушили стаканчики, и обе возбужденно зарозовели и наперебой закричали Ливенцеву:
— Теперь вы скажите речь, вы!
— Что вы, что вы! Совсем не умею я никаких речей говорить! — махал обеими руками Ливенцев.
— Рассказывайте, что не умеете!
— Ну, какие-нибудь стихи смешные прочитайте!
— Стихи? — подхватил Пернатый, приосанясь, но, оглядев поочередно девиц, вздохнул и померк, и Ливенцев догадался, что ему хотелось бы прочитать окончание «Царя Никиты», но неловко было бы просить девиц пойти прогуляться по кладбищу, пока он будет читать стихи, презревшие цензуру. О дамах, как о своей жене, так и о жене Гусликова, он беспокоился, конечно, гораздо меньше.
— Помилуйте, какие там смешные стихи! — сказал девицам Ливенцев. — Этак вы и до песен можете дойти… на кладбище-то!
— Что же, что кладбище? Это кладбище давнишнее. Теперь уж на нем никого не хоронят. Здесь вполне можно песни петь, — решила Фомка.
— А французы тем более наши союзники, они на нас в претензии не будут, — поддержала Яшка.
— Можно? Споем! Хором споем! — воодушевился вдруг Переведенов. — Я начну, вы — подхватывай!
И, сам себе дирижируя, он начал жужжащим горловым баском:
— Подхватывай все!
Никто не подхватил, конечно, но это не смутило штабс-капитана, он продолжал, входя в раж:
— Ну вас к черту, слушайте, с такими песнями! — прикрикнул на него Кароли, но он успел пропеть еще один куплетец:
И только когда все кругом зашикали на него и замахали руками, замолчал, но спросил все-таки:
— Не нравится? Неужели не нравится?.. Странно!.. Почему же?
Анастасия Георгиевна совершенно беззастенчиво подсела вдруг к Мазанке и обняла его, заглядывая ему в глаза и говоря:
— Вот вы, должно быть, хорошо поете: у вас очень-очень красивый голос!
Мазанка, отвернувшись от нее к Ливенцеву, сделал такое ошеломленно-уморительное лицо, что
