– Вы несколько раз ездили в Европу?
– Да, я интересуюсь искусством. Я провожу столько времени и трачу столько денег на европейские картинные галереи, сколько могу себе позволить. Я изучаю эффекты света и тени, работы старых мастеров и собираю данные, о которых мне не хотелось бы сейчас говорить, потому что я намерена раскрыть их в книге по искусствоведению, которую пишу в настоящий момент.
– Вы недавно вернулись из Европы?
– Да.
– И на борту теплохода по пути домой вы познакомились с Дугласом Хепнером?
– Да.
– И подружились с ним?
– Да, мы проводили много времени вместе на борту судна.
– Что произошло потом?
– Я не видела Дугласа… какое-то время, а потом случайно столкнулась с ним, и он пригласил меня вместе провести вечер…
– Когда он пригласил вас вместе провести вечер?
– Во второй половине июля.
– А дальше?
– Мы два или три раза ужинали вместе с ним, и он сказал…
– Мы не имеем права представлять подобный разговор в качестве доказательства, – перебил Гамильтон Бергер, пытаясь показать присяжным, что он в точности следует установленному порядку. – Правда, я считаю, что вы можете рассказать о сложившихся между вами взаимоотношениях.
– Мы стали настолько близки, что он начал делиться со мной событиями из своей жизни и мыслями о них.
– И вы многократно ходили вместе куда-то?
– Да.
– И иногда по возвращении вы приглашали его подняться к себе в квартиру?
– Да, он провожал меня до дома и, как дань вежливости, я приглашала его зайти выпить стаканчик, и он никогда не отказывался.
– К сожалению, мы не имеем права представлять ваши разговоры в качестве доказательств, но я хочу спросить вас, не обсуждал ли когда-либо Дуглас Хепнер с вами обвиняемую, Элеонору Корбин?
– Обсуждал.
– Ссылался ли он когда-либо во время этих разговоров на Элеонору Корбин как на свою жену?
– Нет. Как раз наоборот, он…
– Достаточно, достаточно, – перебил Гамильтон Бергер, поднимая руки, словно регулировщик, приказывающий машинам, движущимся в одну сторону, остановиться. – Допрос свидетелей должен производиться в строгих рамках, допустимых законом. Поскольку прозвучали заявления о том, что обвиняемая являлась женой Дугласа Хепнера, я решил выяснить у вас, ссылался ли он на нее когда-либо как на свою жену. Вы ответили, что нет. Одно ваше слово составляет ответ на мой вопрос. А теперь я намерен спросить вас о разговоре, который допустим в качестве доказательства. Вы обсуждали когда-либо с обвиняемой Дугласа Хепнера?
– Да, сэр.
– Когда?
– Примерно пятнадцатого августа.
– Что было сказано?
– Я… Дуглас заходил ко мне, а после того, как я его проводила, я заметила, что дверь триста шестидесятой квартиры чуть-чуть приоткрыта, так что обвиняемая следила за ним, когда он направлялся по коридору к лифту и…
– А откуда вам известно, что за ним следила обвиняемая?
– Потому что я знаю, что она специально переехала к Этель Белан, чтобы шпионить…
– Не надо объяснять причины, – перебил свидетельницу Гамильтон Бергер. – Это ваши выводы. Ваша честь, я прошу вас дать указания свидетельнице, чтобы она отвечала на конкретные вопросы, а не предоставляла дополнительную информацию.
– Я знала, что обвиняемая переехала к Этель Белан, – изменила свой ответ Сьюзен Грейнджер со злостью в голосе. – Я видела, что каждый раз, когда от меня уходил Дуглас, приоткрывалась дверь квартиры Этель Белан. Элеонора Корбин определенно подслушивала наши разговоры, потому что иначе не могла бы знать, когда именно он соберется уйти.
– А что случилось в тот раз?
– Как только закрылась дверца лифта и пока обвиняемая еще не успела захлопнуть свою дверь, я подошла к триста шестидесятой квартире и распахнула дверь.
– Кто стоял с другой стороны?
– Элеонора Корбин.
– Вы имеете в виду обвиняемую по слушаемому делу?
– Да, сэр.
– Женщина, сидящая рядом с Перри Мейсоном за столом, отведенным для защиты?
– Да.
– Расскажите нам, что произошло.
– Я заявила Элеоноре Корбин, что она показывает себя дурой. «Так мужчину не удержишь, – объяснила я. – Вы – ревнивая, разочарованная в жизни неврастеничка, и, более того, я не хочу, чтобы вы подслушивали, что происходит в моей квартире. Я не позволю ни вам, ни кому бы то ни было становиться нежелательным участником моих частных бесед. Закон на моей стороне, и, если не ошибаюсь, я могу подать на вас в суд за подобные действия, так что, если вы не прекратите этим заниматься, я приму меры».
– Что ответила обвиняемая?
– Пришла в ярость, заявила, что я – шлюха, пытающаяся украсть у нее Дугласа, а он, как и все мужчины, – авантюрист и я очень кстати предоставляю ему возможность пойти на авантюру.
– В то время она говорила что-нибудь о своем браке с Дугласом Хепнером?
– Она говорила, что хочет выйти за него замуж. Что если он не достанется ей, то его никто не получит.
– Она угрожала?
– Я не помню всего, что она заявляла. Конечно, какие-то угрозы прозвучали. Например, угрожала убить его и меня. Сказала, что прикончит Дугласа, если я попытаюсь его у нее отобрать. Все шло в одном плане – если он не достанется ей, то никто его не получит.
– Кто-то еще присутствовал во время того разговора?
– Нет, только мы вдвоем.
– Обвиняемая объяснила, как она намерена приводить в исполнение свои угрозы?
– Да. Она открыла сумочку, показала мне лежащий там револьвер и сказала, что она – доведенная до отчаяния женщина и что с ней небезопасно шутить… Или что-то в этом роде. Я сейчас не в состоянии точно передать ее слова.
– Так что лежало у нее в сумочке?
– Револьвер.
– Взгляните, пожалуйста, на вещественное доказательство «Ж» со стороны обвинения. Вы видели этот револьвер когда-либо раньше?
– Не знаю. Видела очень похожий на этот.
– Где?
– В сумочке обвиняемой.
– Что произошло после вашего разговора с обвиняемой?
– Я повернулась и отправилась назад к себе в квартиру.
– Вы можете проводить перекрестный допрос, – обратился Гамильтон Бергер к Мейсону.
Окружной прокурор, довольный собой, направился к столу, отведенному для обвинения. Он не сомневался в скорой победе.
