принца.
– Из Лейдена? – сказал он, тяжело дыша. – Давайте. Письмо давайте…
Оно у меня наготове. Из трубочки свинцовой я достал его ещё в коридоре. Я подошёл и отдал принцу письмо.
– Свечу, – сказал принц. – Нет, не ту. Новую зажгите. Там в ящике…
На столике рядом с подсвечником красивый ларец, в нём толстые белые свечи с золотым ободком. Караколь зажёг вторую свечу от первой и укрепил в подсвечнике рядом с кроватью. Принц развернул узкий пергамент.
Теперь я мог разглядеть Молчаливого. Бледное, исхудавшее лицо, чёрная борода. Под глазами глубокие тени. Высокий лоб, влажный от пота. Веки полуприкрыты. И непонятно было, читает принц или дремлет.
Внезапно я поглядел на свечу. Толстая белая свеча с золотым ободком. Странное у неё пламя – с переливом от розового к багровому. Я сразу вспомнил картинку: отец Антонио рассматривает точно такую свечу и говорит: «Хорошая свеча для тех, кто не спит. Отправляйте».
Я зашептал на ухо Караколю. Тот слушал меня, слушал, потом потянул носом, повертел головой и говорит принцу, не очень-то стесняясь:
– Ваша светлость, позвольте открыть окно. В комнате очень душно, нужно проветрить.
В эту минуту глаза у принца совсем закрылись. Он выронил письмо и прошептал:
– От… откройте окно. Да, окно…
С улицы хлынул свежий воздух, солоноватый запах канала. Сразу стало легче дышать, а то и у меня голова загудела. Одна свеча трепыхнулась и погасла. Караколь схватил её и стал обнюхивать, как Пьер аппетитную кость.
– Ей-богу, запах жженого мышьяка, – бормотал Караколь. – Ваша светлость, откуда у вас эти свечи?
– Свечи? Не знаю… Подарили… Не помню.
– Ваша светлость! Эти свечи горят нездоровым пламенем и запах у них, как от жженого мышьяка. Кроме того, эти свечи видели у нехороших людей…
– Каких людей?
– Иезуитов! – сказал я. И тут же скороговоркой рассказал про отца Антонио.
– В канал, – слабо, но твердо сказал принц. Мы не поняли.
– Свечи в канал, – повторил принц. – Весь ящик. Возьмите другие. Там есть. Простые свечи…
Через полчаса Молчаливый просто преобразился. Воздух с улицы выветрил сладковатый запах. Теперь Молчаливый сидел на кровати и разглядывал нас.
Караколь хлопотал вокруг принца, и казалось, всю жизнь этим занимался.
– Что же это, ваша светлость, – тараторил он, – куда все слуги подевались? Никого в доме, просто беда. Вы прихворнули, а они из дому. Как же так?
– Лихорадка меня бьёт, – сказал принц. – Пятый день. А люди, должно быть, где-то здесь. Или вышли. Кажется, я кого-то посылал. Только зачем? Не помню…
– А свечи который день у вас горят?
– Свечи? Пожалуй, второй… И вправду воздух всё время тяжелый. Прикажу разобраться со свечами… Так что в Лейдене? Ах да, письмо…
Принц поднял пергамент, принялся читать, но, как видно, с трудом.
Потом сказал:
– Здесь шифр, шифром написано…
Он пытливо посмотрел на меня, потом на Караколя.
– Подойдите ближе.
Мы подошли. Принц поднял свечу. На мгновение я встретился со взглядом его чёрных, лихорадочно блестящих глаз. Так же пристально он посмотрел на Караколя.
– Грамоту знаете? Тогда один из вас займется расшифровкой. Вот список букв, которыми следует заменять цифры.
Караколь уселся за работу, а принц сунул ноги в сапоги и медленно подошёл к окну. Он постоял там, а потом подозвал меня и много спрашивал. Как меня зовут, сколько мне лет и кто мои родители. Как я отношусь к испанцам, почему взялся нести письмо, сколько дней был в дороге, что видел, кого встречал.
Он сказал, что про заговор на его жизнь хорошо знает – были уже попытки, – но давно на это махнул рукой: не уследишь, и на всё божья воля.
– Мне даже стихи присылали с угрозой, – сказал принц, – один ретивый монах сочинил. Была там строчка, что тело мое и душа рассыплются в прах под дыханием испанской ночи.
«Испанская ночь»! Сразу я вспомнил, что говорил мне Лис. «Испанская ночь» – это заговор против Молчаливого. Как видно, на то и намекал нахальный монах. И я уже сам убедился, что дело это совсем не шуточное.
Караколь кончил писать, и принц взял письмо. Всего он не прочёл, сказал, что в глазах разбегаются круги. Попросил читать Караколя.
