— Магическое растенье! — продолжал Егорыч. — Кактус не кактус… И знаешь, как его отыскал? Иду мимо Засецкой рощи. Смотрю, вроде горит. А что горит, непонятно. Ближе иду. Куст горит синеватым таким, знаешь, пламенем. Надо тушить. Час не ровен, вся роща вспыхнет. Сухо было тогда, жарко. Помнишь то лето? Подхожу, а пламя ушло, и куст стоит целёхонек. Бог ты мой, говорю, это ж Купина Неопалимая! Сразу, Николаич, вспомнил тебя, твой день рожденья и, конечно же, девочку нашу милую. Подошёл я к кусту. Куст не куст, кактус не кактус. И надоумил Господь. Срезал его, домой принёс, засушил, сделал отвар. С тех пор и вернулась сила. Надо б тебе попить. Ты, смотрю, не в себе. Опять, что ли, снилось?
— Опять.
Егорыч вздохнул.
— Место это будто кинематограф. Крутит серии по ночам.
Днём я делал замеры метрах в трёхстах от Провала. Ближе подходить не хотелось. Но даже и тут стрелки приборов резко скакнули, достигнув чуть ли не середины шкалы. Ещё через двести метров начиналась зона, оцепленная рядами колючей проволоки с устрашающими предупреждениями. Впрочем, проникать в эту зону не было охоты ни у кого. Даже те, кому приходилось бывать здесь по службе, старались быстрей покинуть опасное место. История с пропавшим грузовиком отбила охоту у самых смелых и любопытных. В шахте остались только приборы, ломавшиеся без конца. Чинили их поспешно, наскоками. Природа угрозы, исходившей из недр Провала, оставалась неясной. Каждый год его засыпали песком с вертолётов, заливали бетоном. Но бетон оседал, в нём проявлялись трещины и огромные дыры, в одну из них и канула оставленная на время машина.
Я заметил: чем ближе к Провалу, тем явственней в грудах сора проступал определённый порядок. Наподобие стрелок компаса все эти обломки, прутья, остатки конструкций укладывались по радиусам, идущим к центру Провала. Касательно металла это казалось более-менее понятным, но в том же направлении вытягивались и кирпичи, брёвна, даже куски пластмассы. И уж совсем странными представали деревья, вытянутые кронами в сторону Провала.
Мне почудилось, что и мысли мои потянулись туда же. Это, впрочем, не удивляло. В конце концов, именно в Провал канул Барский сад, а вместе с ним загадочная часть моей жизни.
— Егорыч, а помнишь, как они увидели «Корабль дураков»?
Егорыч, конечно, помнил.
В тот день мы «гостили» под лестницей у Егорыча. Этому человеку я доверился сразу. Я не делал удивлённо-строгого вида, когда вслед за мной в каморке появлялась Леста и, мгновенно вспыхнув по обыкновению, произносила тихонько: «Можно?» Егорыч сразу вошёл с нами в тайный сговор и обнаруживал его лишь иногда, бросая в нашу сторону живые острые взгляды. В тот день он завершал свою версию знаменитой картины Босха. В тот же день директору школы и завучу пришла в голову мысль, с которой они и явились под лестницу.
Леста испуганно вскочила. Заведующий учебной частью, он же Наполеон, он же Рагулькин Иван Иванович, посмотрел на неё строго:
— А ты что здесь делаешь, Арсеньева?
Затем не менее строго он взглянул на меня.
— Арсеньева любит живопись, — объяснил я спокойно.
— Пусть ходит в кружок по рисованию, — твёрдо сказал Наполеон.
— Извините, — прошептала Леста и выскользнула за дверь.
Директор задумчиво воззрился на «Корабль дураков», медленно излагая при этом дело.
— Ты вот что, Василь Егорыч. Это, у нас комиссия будет, сам Ерсаков. Помнишь ты Ерсакова?
— Чего мне помнить? — ответил Егорыч, продолжая писать. — Откуда мне знать?
— Да в прошлом году! — рассердился директор. — Шуба у него такая. Ты сам говорил, в этой шубе будет хороший портрет.
— Не помню, — сказал Егорыч.
— Суть не в том, — вступил в объяснения Наполеон. — Товарищ Ерсаков действительно важная персона. От него будет зависеть мнение. Между прочим, он большой любитель картин.
— Опять? — воскликнул Егорыч.
— Да ты того, не петушись, — сказал директор, — в бутылку не лезь. Тогда мы тебе заплатили? Премию дали?
— Некогда мне сейчас, — заявил Егорыч.
— А это? — директор ткнул в «Корабль дураков». — На это есть твоё время?
— Мировой багаж, — ответил Егорыч.
— Багаж… — пробормотал директор и снова уставился на творение Егорыча.
— Нет, что это такое! — воскликнул он. — Ты чего малюешь?
— «Корабль дураков», — ответил Егорыч.
— «Корабль дураков»? — Молчанье. Директор посмотрел на завуча, тот на директора.
— Хм, — произнёс директор.
Молчанье.
— Между прочим, — осторожно произнёс Наполеон, — вот эта ведьма мне кого-то напоминает.
— Это не ведьма, — буркнул Егорыч, — это монахиня. А напротив монах.
Молчанье. А потом уж совсем осторожный голос заведующего учебной частью:
— По-моему, это учительница химии Анна Григорьевна Рак…
Сказанное было настолько ошеломляющим, что я тоже уставился на картину. Нет, в самом деле…
— Хм… — произнёс директор. И после некоторого молчания: — А там вон сзади, руку поднял. Это кто?
Впору было протереть глаза. Разглагольствующий на заднем плане болтун слегка походил на… Рагулькина. Егорыч продолжал невозмутимо работать.
— Это копия, — сказал я осторожно. — С картины голландского художника.
Я сунул визитёрам альбом, раскрытый перед Егорычем. Это была компактная серия «Дельфин», предназначенная для общего знакомства. Репродукции недурны, но очень мелки. Уличить Егорыча в «подлоге» было не так легко. Сам же он пользовался лупой.
— Ничего не понимаю. — Директор повертел в руках книжку.
— Зачем делать копию с иностранцев, когда есть русские и советские живописцы? — ледяным тоном вопросил Наполеон. — Откуда взялся этот альбом?
Я вздохнул.
— Альбом принёс я.
— Вы? — Наполеон воззрился на меня с изумлением. — Зачем?
— Мне нравится этот художник.
— Как вам может нравиться такая галиматья?
— Извините, я другого мнения.
— Может, вы и в классе будете показывать эти картинки?
— Это не входит в программу.
— Но ваша ученица сидела здесь!
— Она просто любит живопись.
— Смотря какую живопись, — зловеще сказал Наполеон. — И кроме того, я смотрю, издано за рубежом.
— Вы угадали, — сказал я уныло.
— Кому принадлежит это издание?
Директор горестно вздохнул.
— Иван Иваныч, ты же знаешь, на Кирова он живёт.
— У Сабуровой?
Я не ответил.
— Час от часу не легче, — пробормотал Наполеон. — Гладышев у Сабуровой, этот у Сабуровой…
— Я не «этот», — резко сказал я.
