— Ну, куртку. Выпей водки, погрейся. Домой добежишь, не замёрзнешь. Скажи спасибо, что на Лису не попал.
— Это который Лиса? Лисагор?
— Лисагор.
— Так вы его ребятишки?
— Не, не его. Мы другие.
— Может, Прохи?
— Откуда знаешь?
— Да как не знать. С Прохой я очень знаком.
— Проху знаешь?
— Ещё как!
— Ну?
— Даже знаю, что он сейчас дома, урок учит. Завтра обещал его спросить.
— Чего спросить, где спросить? Кончай мочалу на нос мотать!
— Дело, ребятки, в том, что я учитель вашего Прохи. Каждый день встречаемся в школе.
Молчанье.
— Не врёшь?
— Можешь проверить.
— Как зовут?
— Николай Николаевич.
Молчание. Голос с другой стороны костра:
— Правильно баит. Коляныч.
Костёр потрескивает, стреляет искрами. Тепло и сыро.
— Водки хочешь?
— Я говорил, не пью. Да и вам рановато.
— Разберёмся. Ладно, ступай, учитель. Прохи сегодня нет. Я за него, Тушкан. Если пристанет кто, говори, Тушкан с Прохой вломят. Эй, Синюха, проводи учителя до Святой. А то Лисагор тут бродит. Не слыхал, что у нас война?
— Слышал, конечно.
— Ничего, скоро конец. В балке за лесом отрыли мы пулемёт. Починим, поставим всех лисагоров к стенке, и будет парад на площади.
— Не лучше ли помириться?
— С кем, с Лисагором? А ты знаешь, что он Синюху пописал? Покажи, Синюха. И мою сестру обидел. Спасибо, отец с рейса шёл. Так он чуть отца не зарезал. Нет, не знаю, как Проха, а я с Лисагором до смерти. Я его сам расстреляю! Только вот пулемёт починить.
— Сколько тебе лет? — спросил я.
— Воспитывать хочешь? Вырос давно.
— Пятнадцать, — подсказал кто-то.
— А Лисагору?
— Хрен его знает. Кажись, постарше меня. Но это не отменяет. Я один на один руками его удушу. Только он со своими ходит. Тут пулемёта надо…
На другой день, стесняясь, глядя в сторону, ко мне приблизился Проханов.
— Николай Николаич, эта… чего хотел сказать… если что надо…
— Что надо, Проханов?
— Ну эта… кого замочить…
— Отдубасить?
— Ну да вломить по-хорошему… Если надо…
— Боюсь, не понадобится, Проханов. За предложенье спасибо. «Замочить» не метод для воспитанья.
— А то шепните. Может, обидит кто…
Он смотрел в сторону, и я не мог понять, то ли он пытается сгладить вчерашний эпизод, то ли на самом деле из чувства симпатии предлагает свои посильные услуги.
Разговор с заведующим учебной частью состоялся в понедельник. Наполеон выглядел чрезвычайно оживлённым. Он снова расхаживал по кабинету и снова оглядывал новый костюм, нет ли соринок?
— Был в области. Мы тут сидим, ничего не знаем, учим помаленьку, грешные. А ведь большие грядут перемены! Да, Николай Николаевич, масштабные перемены! Многие головы полетят! — Он удовлетворённо потёр руки. — В будующем году… — он так и сказал, даже принажал на «ю», — в будующем году исторический съезд… Вы партийный? Ах, да. Надо вступать. Кому, как не вам, молодым, непокорным! А то, знаете, мы, старики, засиделись. Много, много нам нового сообщили. Страна накануне событий, тут ухо надо держать востро! Кстати, и о нашем вопросе сказали…
Он налил из графина стакан кипячёной воды и с удовольствием выпил.
— Кстати, о нашем вопросе… Умный был лектор, человек высокий. Он предупреждал. Ой, как умно! Он говорил, наш народ выработал в себе привычку иметь кумира. Тридцать лет, сами знаете, имели. И вот, если лишимся… Вы понимаете?
— Пока нет.
— Народ может лишиться кумира. Что тогда? Смекаете?
— Да как-то не очень, — ответил я.
— Бог ты мой! — воскликнул Наполеон. Он застыл передо мной, выпятив живот и глядя со снисходительной улыбкой. Чего, мол, тут непонятного. — Вот вы, например, плакали?
Всем видом я изобразил непонимание. Наполеон понизил голос:
— Плакали во время похорон? Два года назад? В марте месяце?
— Не помню, — ответил я.
— А весь народ плакал! — Наполеон воздел палец. — Народ лишился кумира. Но продолжает чтить его память. Спрашивается, теперь? Если лишить и памяти. Что будет делать народ? Ну, ну, смекайте…
— Как-то не задумывался, — пробормотал я.
— Искать нового кумира! — воскликнул Наполеон. — Такая мысль. Не моя, конечно. И я не во всём согласен. Но существует опасность. И кто же будет этот новый кумир, спрашиваем мы себя. А, батенька? Думайте, думайте. Вы же молодой, горячий, бескомпромиссный!
— Не могу и представить, — сказал я.
— А представить нетрудно. — Наполеон наклонился ко мне и прошипел раздельно: — Религиозный дурман!
Совершив торжественное дефиле по паркету, Наполеон продолжал:
— Религиозный дурман! Новый кумир для массы… Я не во всём тут согласен, но есть моменты. И они прямо касаются нас. Вы знаете, какой жуткий случай поведали на совещании? В ефремовской школе целый класс состоял из баптистов! Даже учитель баптист! Они на уроках совершали своё мракобесие! Вот до чего доводит потеря идеалов. А ведь были, были у нас идеалы! И было их воплощенье! Я лично не сторонник и не во всём согласен, но стране нужен порядок. А порядок был! Что же теперь? Разброд, шатание, школьники ходят в церковь! Нет, мы не можем этого допустить!
С громким бульканьем он выпил ещё один стакан.
— Вот вы, Николай Николаевич, положа руку на сердце, скажите, хотели бы, чтобы ваш класс состоял из одних баптистов?
Я только пожал плечами.
— А к этому может прийти. Ну, или там просто верующие. Сначала один ученик, потом другой, остальных вовлекают. И вот вам вместо гимна «Боже, царя храни»! Прямо перед лицом комиссии! Хорошенькая картина, а?
— Просто жуткая, — согласился я.
— А вы не шутите, тут не до шуток.
— Я не шучу.
