— То и значит. Свободны. Поезжайте кушать свои пирожные.
Полная неожиданность. В недоуменье смотрю.
— Я свободен?
— Так точно.
— А Васин?
Лейтенант мнётся.
— Васина отозвали. На вас распоряжение пришло. Оформить и отпустить.
— Ничего не понимаю, — бормочу я.
Лейтенант пожимает плечами.
— А где мои вещи?
— Тут, — лейтенант указывает в угол. — Проверьте. Приборы ваши, замеры. Документы, печати.
Бросаюсь к сумке, судорожно перебираю. Да, всё на месте. Даже икона, поднесённая Егорычем в последний день, сунута ребром между свитером и рубашкой.
Выходим из мытной. Сверху обрушивается ярко-синяя глыба небес, со всех сторон подступает то зелёная, то уже бронзовая листва. Холодно сияют на солнце рельсы. Среди пернатых возбуждённый гвалт.
Я растерян. Неожиданный поворот сбил меня с толку.
— Что всё-таки произошло?
— Распоряжение. — Лейтенант зевает. — Мы люди маленькие, нам приказали.
— А капитан Васин? — настаиваю я.
Лейтенант снова зевает.
— Что вы заладили, Васин, Васин. Увезли, отозвали.
— И я свободен?
— Свободны, свободны.
— А форма тринадцать? — в голосе моём появляется вызов.
Лейтенант отвечает:
— Теперь, как выяснилось, она не нужна.
— Ах, вот как! He нужна! Значит, документы были в порядке?
— Значит, в порядке.
— Так какого же чёрта!..
— А вот чертей не надо, — сказал лейтенант. — Нам приказывают, мы выполняем. Отменили форму. Просто до нас не дошло.
— Но позвольте! — восклицаю я. — Ваш капитан назвал меня диверсантом, шпионом! Целую интригу сплёл!
— Не знаю, не знаю. — Лейтенант посмотрел на часы.
— Как это не знаете? Вы приносили вчера документы. Запросы какие-то, копии, плоды многолетней слежки!
— А я здесь при чём? — огрызнулся он. — Сказали, я и принёс.
— Вы же слышали, что он говорил!
— Ничего я не слышал.
— Нет, мы в этом ещё разберёмся!
— Да бросьте вы, — лейтенант зевнул в который уж раз. — Считайте, что вам повезло. Был Васин и нету.
Я насторожился.
— Это в каком смысле?
Лейтенант неопределённо махнул рукой.
— Ну, так… прихватили его.
— Как прихватили? В чём?
— Может, он Васин, — задумчиво произнёс лейтенант. — А может, не Васин.
— Но кто?
— Поезд скоро! — с раздраженьем сказал лейтенант. — Откуда мне знать? Езжайте в Москву пирожные кушать. Эй, Головченко! Посади товарища без билета! По распоряжению коменданта! — Лейтенант бросил на меня утомлённый взгляд, приложил руку к козырьку и добавил: — Честь имею…
Поезд дёрнулся и, едва ворочая колёсами, пополз вдоль низкой осевшей платформы. Но и она, старушка, в этот парадный осенний день посверкивала зеркалами луж и радовалась первым кленовым звёздам, павшим на её серую грудь. Белый домик охраны так воссиял под солнцем, что было больно глазам. Бесформенные кучи песка, щебня и глины рядились теперь под средневековые башенки, стены и замки. Справа, в прорехах поредевшей листвы, отчаянно синела и блистала река, соревнуясь с небом и солнцем одновременно. Стая птах эскортировала вагон, выписывая немыслимые пируэты. В купе я был снова один.
Телом владела лёгкость. Невесомость даже. Я сидел на скамье и парил одновременно. В голове звенело, мелькало, вскрикивало, напевало. Васин, а может, не Васин. Кулёк-василёк. Да, да, мы ещё разберёмся. И с вами, и с вами, Николай Николаевич. Мы ещё живы, да, мы ещё живы. И это не сон. А как она хороша в голубом! Сошедшая с полотна голландца. Вермеер и Босх пожали бы друг другу руки. Или так. Они бы соприкоснулись кончиками кистей, оставив в пространстве, во времени искру-точку. Да, с этим Васиным что-то произошло. Плёл, плёл вокруг меня паутину, а сам ухнул. И, видно, не в шутку. Иначе бы этот Кулёк-василёк… Кстати, глаза у него синие. Форма тринадцать. Жаль, жаль, что отменена. Магическая, без сомнения, форма. И какой замечательный день! Как по заказу. Сошедшая с полотна. До чего ей идёт голубое. И этот рдяный берет… Кстати!
Хватаю сумку, открываю молнии. Красный берет… Нет берета! Аж захолонуло в груди. Но где же он? Снова ищу. В том отделении нет, в этом тоже. Где он? Изъят капитаном? Остался в доме Егорыча? Мой красный берет. Хоть с поезда прыгай.
Будто услышав меня, вагон торкнулся, встал. Я привалился к стене и замер. Пришла в голову мысль достать из сумки икону, поставить напротив себя. Взгляд Богородицы мягок и кроток. И лесенка в правой руке. Да, да, обещаю. Благодарю тебя, Пресвятая. Я воспользуюсь этим даром. Я поднимусь. Пусть на одну ступеньку. Но я полон решимости карабкаться в гору. В любые годы остаётся надежда. Да, да, обещаю…
Снова дёрнуло. Покатили. Прощайте, Бобры. Теперь уж свидимся, верно, не скоро. И ты, таинственный мрачный Провал. Справится ли с тобой наука? Я бы, к примеру, устроил здесь заповедник. Заповедную зону. Оставил бы навсегда, чтоб через долгие годы взглянуть, какие загадки родят её недра. Мне кажется почему-то, что Провал не желает нам зла, хотя и сеял смерть поначалу. Ведь есть чудесные исцеленья. Есть семилетник, который дарит здоровье. Есть тайна, которая манит, влечёт, заставляет жить с удвоенной силой. Часовня поглощена, но к небу восходит её виденье. Как символ. И как призыв…
Вагон зашатало на стрелках. Тех самых, где он выбирает путь. Там, где в последний раз… Я прилепился к окну. Место ещё узнаваемо. Покосившееся строеньице полустанка. Ненужная водокачка. Ненужные бастионы битого кирпича. Как разрослись тополя! Осенняя их листва здесь совершенно необычайной расцветки. Дымчато-розовая с переходом в голубизну. И вы, тополя, прощайте. Кажется, я увидел её вон там, у столбика с табличкой «175 км». Она махала рукой, а потом побежала. Споткнулась. И снова бежала…
Громыхнув и шатнувшись в последний раз, вагон выбрался на прямую дорогу. И заскользил, набирая скорость. По тропинке идёт человечек. Мы догоняем его. Это девочка в коротком пальтишке с чёрным портфелем. Разве тут есть ещё школа? Девочка вышагивает чуть сутулясь. Споро и деловито. Вот поравнялись с ней. Она поднимает голову, провожая глазами вагонные окна. И видит меня. Взгляды сталкиваются через стекло. Вспышка изумления на её лице. Она замирает на месте, а потом бросается вслед. Она срывает с головы… боже мой, красный берет! И бежит, бежит, воздев его над собой, ослепляя его полыханьем и без того яркое пространство осеннего дня. Её тонкие ноги в больших башмаках разбрасывают коленями полы одежды. Портфель вырывается из руки, отлетает. Но она продолжает бежать и машет пламенно красным беретом. Вагон толчком подаётся влево. Торцом поставленный длинный барак
