– Да нет… Говорю тебе, не знаю. Мне очень ее жалко.
– Кого, Хетти?
– Да, Хетти.
– Так это не любовь. Это просто жалость.
– Ты думаешь? – С мокрыми щеками он уставился в небо, как будто искал там ангела. – Хорошо бы, это была не любовь.
– Вот те раз! А про нее ты подумал? Может, она тоже в тебя влюбилась? Ты заметил, что она перестала ходить на галерею?
– Заметил.
– А почему?
– Не знаю.
– Послушай, Моррис, ты говоришь так, как будто влюбиться в Хетти несчастье.
– А то счастье, что ли?
– Да почему, не пойму?
– А что мне с ней делать? У нее ведь нога…
Я был поражен. Значит, он стеснялся ее недуга? Я прочел ему целую лекцию о возвышенной любви. Я упомянул о Ромео и Джульетте.
– Причем здесь Джульетта? – сказал он уныло. – У нее были обе ноги.
– Но Хетти может вылечиться!
– Вот я и хочу ее вылечить.
– А так бы на ней не женился?
– Не знаю, – сказал он. – Сначала возьму ее с собой, а там посмотрю.
– Послушай, ведь Хетти не чемодан. Она, может, с тобой и не поедет.
– Она мне сказала, что хочет быть моей сестрой. Вот я и предложу…
– Брось ты эти игрушки, Моррис. Слышал я басни про сестриц. Мне кажется, ты должен поговорить с Хетти.
– О чем?
– Объясни ей, что хорошо к ней относишься. А то она сама не своя.
– Ты думаешь, это просто? – сказал он уныло.
– А что тут такого? Подойди и скажи: так и так, Хетти, прости меня, дурака, и так далее…
– Не получится у меня. За что я должен просить прощения?
– Но ты же сам знаешь, что она… Ну как бы это… Страдает.
– Думаешь, страдает? – он оживился. Вот чудной человек.
– Да, да. Мне кажется, она тебя любит.
– Ты так думаешь?
– Хочешь, спрошу? Вообще-то я уже спрашивал. Она сказала, что ты парень ничего.
– Так и сказала?
– Ну вроде того.
– А давно это было?
– Два дня назад, – соврал я.
Моррис совсем приободрился.
– Ладно, – сказал он, – что-нибудь придумаю. Главное, ей подлечиться. Она у меня забегает. Я дам доктору тысячу долларов!
– Откуда они у тебя?
– Заработаю. Если в Новой Англии встать на линию, тысячу долларов заработать – раз плюнуть.
Я хорошо помнил этот вечер. Последний спокойный вечер в нашей гедеонской жизни. Закат был яркий и жгучий. На небе горел пожар, и никакой Люк Чартер, даже с паровым брандспойтом, не смог бы затушить его уголка. Казалось, насквозь прогорели оцинкованные крыши пакгаузов, докрасна накалились стекла домов. Сам воздух был розовый от тепла. Потом закат угасал. Он сделался вишневым, как брус железа, выброшенный из горна. Небо темнело, и только края стреловидных облаков, перекрещенных, как несколько ножей, горели золотым лезвием.
Мы сидели с Моррисом у вагончика и любовались. Вдали на перрон станции высыпала большая толпа со знаменем.
Она дудела в трубы и распевала:
Видно, кто-то приезжал на вечернем «щегольке» из форта. Быть может, новый министр или еще какой герой отделения.
Я хорошо помнил этот вечер. Последний спокойный вечер гедеонской жизни. После него колесо событий завертелось со страшной скоростью, как у «Пегаса» на полном ходу. Всего несколько дней оставалось мне провести в этих краях, и эти дни я запомнил навсегда.
Глава 20.
Самая смешная история
Садитесь в кружок, милые дети. Дядюшка расскажет смешную историю. Ну, было это давно, а смешней ничего не было.
Каждый из вас знает, что Кривой Початок влюбился в Белую Коробочку. А как звали Кривого Початка? Ну, может быть, Моррис. А как звали Белую Коробочку? Ну, может быть, Хетти. Но какое кому до того дело?
Так вот он влюбился, пострел. Так вот он пошел и кинул в нее кукурузным огрызком. А она, потому что девочка, она заплакала. Дурак. Зачем он кинул огрызком? Она сказала:
– Дурак. Зачем ты кинул огрызком?
А он, потому что мальчик, он ответил:
– Кинул, и все.
А мистер Филин, который сидел на дереве, мистер Филин, потому что он Филин, сказал:
– Да он влюбился.
– Но тогда не бросают огрызком, – сказала девочка.
– А что тогда делают? – спросил Кривой Початок.
А мистер Филин, потому что он умный, мистер Филин сказал:
– Делают что-то хорошее.
– Всякое я могу, – говорит Кривой Початок. – Могу и хорошее. Только какое?
– А вот какое, – говорит Белая Коробочка. – Ты знаешь Смоляного Малыша?
– Да как же, – отвечает Кривой Початок, – знаю его, неумытого. Только как звать его, позабыл. Может быть, Вик?
– А знаешь, что он ищет свою маму? – говорит Белая Коробочка.
– Вот тебе раз. Зачем ему мама?
– Он свою маму ищет. А мама его со мной рядом живет.
– Вот тебе раз, – говорит Кривой Початок. – Так и живет? Почем же ты знаешь, что это она?
– Какой же ты глупый, – говорит Белая Коробочка. – Раз маму зовут Камилла, а малыша Вик, разве она не его мама?
А Кривой Початок, пострел, он почесал свой кукурузный затылок.
– Раз так, – говорит, – может, ты и права. Если Камилла и Вик, значит, мама и сын, ну их совсем. Мне-то мамаша совсем ни к чему.
– Но хозяин Тутовый Лоб совсем Смоляного Малыша замучил. Никуда не пускает. Вот и пойми, к чему я веду.
– Да кто ж тебя знает? – говорит Кривой Початок. – Я-то как догадаюсь, к чему ты ведешь?
А мистер Филин, который на ветке сидел, мистер Филин сказал:
– Покумекай немного, парень. А покумекаешь – сделаешь доброе дело. Сыночка приведешь к маме. Сыночка приведешь к маме, обрадуешь Белую Коробочку. Обрадуешь Белую Коробочку – она тебя и полюбит.
– А как же я его приведу, если хозяин Малыша держит?
