Черной Розе, бывало, уже обручали в этом возрасте. Она стоит рядом со своим дедом генералом Бланшаром. Генерал застыл, как статуя, чуть выдвинув колено и согнув правую руку, которая как бы покоилась на эфесе невидимого палаша. Мари прижалась слева к его плечу. Она еще не научилась каменеть перед бесстрастным оком машины Дагерра. Ее лицо выражало живость и любопытство. Белое платьице, белые гольфы, белая шляпка с загнутыми полями. Мари Бланшар, белая камелия на земле Черной Розы!..
Мог ли я расстаться с ней просто так? Я не выдержал.
– Мари, – сказал я, – где висит ваша флейта? Возьми ее, и пойдем в сад.
– С флейтой? – сказала она. – Ты хочешь, чтобы я тебя поучила? Но я сама не умею играть на флейте.
– Нет, – сказал я, – учиться не будем. Но я хочу показать тебе фокус.
– Ты, наверное, такой же фокусник, как и флейтист? – сказала она, прищурив глаза.
– Ты угадала, – сказал я.
Но все же она пошла со мной в сад.
Уже темнело. Я любил сад Бланшаров в такую пору. Низкий закатный свет вскользь бьет по траве, она делается масляно-желтой. Сверху листва дубов накрывает все темной шапкой. Сад становится похож на огромный дом с травяным полом и лиственным потолком. И в этом доме горит нежный свечной свет.
Мы сели на скамейку и помолчали. Потом она проявила нетерпение. Несколько раз притворно вздохнула, покосилась на меня. Какой я приготовил фокус?
– Мари, – сказал я, – тебе не жалко уезжать?
– Конечно, жалко, – сказала она.
– Может быть, мы не увидимся больше.
– Ну, почему, Майк,—сказала она. – Ты приедешь к нам в Париж.
– А Моррис?
– Вы приедете с Моррисом.
Я видел, что мысли Мари далеко от меня. Зачем я потащил ее в сад? Но раз потащил, надо сделать задуманное.
– Ты обещал показать мне фокус, – сказала она.
– Сейчас, – сказал я. – Как играют на флейте? Вот так? Я приложил мундштук флейты ко рту и произвел несколько шипящих звуков.
– Чартер играет лучше, – сказала она насмешливо.
– А Белый Ламберт?
– Не говори про него. У тебя получаются одни гадости. Сказать по совести, больше всего мне жалко расставаться с ним.
– С кем?
– С Белым Ламбертом.
– Постой. Разве все-таки правда, что кто-то играл под твоим окном на флейте? Я думал, ты просто шутила.
– Я не шутила! – сказала она, и в сумраке блеснули ее глаза. – Никто из вас не может понять! Он приходил! Он играл на флейте. Это была чудная, волшебная музыка!
– Что-то не верится, – пробормотал я.
– Пускай, – сказала она. – Это было чудо.
– Конечно, – сказал я, – если бы я научился играть на флейте, ты бы никогда не сказала, что это волшебная музыка.
– Никто так не может играть, – сказала она. – Только он.
– Наверное, потому, что очень тебя любит, – сказал я.
– Можешь не смеяться.
– Если бы я тебя полюбил, я тоже мог бы сыграть.
– Вот еще! – она передернула плечами.
– Один раз ты говорила об одной девушке, – сказал я. – Будто бы она могла влюбиться в меня…
– Не знаю, что ты имеешь в виду.
– Ну ладно, – сказал я печально. – Что там играл тебе Белый Ламберт?
– Мне надоели твои шутки.
– Может быть, это?
Я поднял флейту и заиграл. О вечер! Теплый вечер в дубовом саду! Разнеженный воздух, воздух, похожий на мякоть спелого плода. Прозрачные тени густеют, накладываются одна на другую. Цветы уже разворачивают лепестки, и крохотные их пестики помешивают сладкий воздух. Вечером наступает час любви природы.
Нежные звуки флейты раскручивались мягкой спиралью. Я играл ночной концерт. Его я любил особенно. И за этот концерт один раз меня обнял знаменитый артист.
Я уже не смотрел на Мари. Я знал, что она поражена. Слушай меня, девочка в красном платье. Оно еще горит в сумеречном свете, как большая ягода в траве. Слушай, Мари Бланшар. Может быть, это играет Ламберт, а может, я. Может, он подходил ночью к твоему окну, а может, я. Сказать точнее, этот флейтист прятался среди веток огромного ильма. Ты не могла его увидеть, даже когда выглядывала в окно. Он играл несколько раз, вкладывая в нежные звуки флейты свою тоску по тебе. Он не мог открыться, но он открылся сейчас, когда до прощания остались минуты.
Слушай меня, Мари. Слушай и прощай. Забудь меня, а я позабуду тебя. Нет, я никогда не забуду тебя, и этот сад, и эти вечера. Перед моими глазами часто будет вспыхивать твое платье. Я буду вспоминать, как ты бежишь, размахивая белой ракеткой, как вырываешь руку и бросаешь скороговоркой: «Что это с вами сегодня, мистер Аллен? У вас злые глаза…»
Я ушел. Я оставил ее оцепеневшей. То ли зачарованной, то ли застывшей от изумления. Но прежде чем я перешагнул последний фут владений Бланшаров, я увидел Морриса с Хетти.
Они прощались совсем по-другому. Они стояли друг против друга, и Моррис что-то бормотал. Потом я расслышал.
– Поедем, ну поедем со мной, Хетти.
– Куда, Моррис?
– Я сам не знаю куда.
– Но ты же в Корону. Ты вернешься.
– Поедем со мной, Хетти. Он заберет тебя с собой.
– Но я не могу. Как же я могу, Моррис.
– Поедем, тебе говорю.
Я видел, как его сотрясало от дрожи. Щеки его были мокрые.
– Поедем, Хетти.
– Моррис, что ты, Моррис?
Она плакала тоже.
– Я не могу сказать тебе, но поедем. Мы вылечим твою ногу.
– Моррис…
– Хетти, послушай…
– Моррис, я боюсь, что больше тебя не увижу. Так знай…
– Хетти, я тоже… Я уже говорил. Помнишь, тогда… Но ты не поверила. Поедем, Хетти. Я буду всегда с тобой.
– Ох, Моррис…
Они плакали оба. Они стояли друг против друга в странном каком-то противоборстве и оба всхлипывали, дрожали.
– Хетти, говорю тебе, едем со мной.
– Как же, Моррис, как же?
– Не знаю, ничего не знаю. Но я без тебя не могу.
– Не говори так, не говори!
– Куда мне без тебя, Хетти?
