Но люди подошли сразу — не так-то много съестного было в те дни на базаре.
С ним не торговались, и вскоре на дне корзинки остался последний десяток.
— А это себе оставим, — сказал отец, складывая в карман пачку бумажных денег и увязывая корзину.
За его спиной заговорили. Отец слышал, но не оборачивался.
— Доцент университета, как простой рыбак! Боже мой! Вот чего ваши самостийники добились:
Уходя, отец оглянулся на Машу. Она слышала. Она силилась понять.
— Никакой работы стыдиться не надо, — сказал он ей несколько виновато. К счастью, дочка молчала и ничего не спрашивала.
Глава пятая
Снова весна, и снова — красные флаги! За окном — капе́ль, солнце сияет в небе, снег тает, всё радуется — в Харькове снова советская власть!
Маша сидит на подоконнике. Перед нею — глиняная мисочка с поджаренными тыквенными семечками. Няня только что вынула их из духовки и они поют, как остывающие уголья. Стоит только прислушаться, нагнуться к мисочке — и сразу услышишь: поют!
За окном на улице появляются люди — манифестация. Несут красные флаги, весело кричат, поют песни.
Тыквенные семечки вмиг забыты:
— Можно мне на улицу?
— Сама ж башмаки промочила, еще не высохли. Сиди дома.
А хочется туда, вместе со всеми бы сейчас идти. И какое-нибудь маленькое красное знамя нести в руках. А впрочем — красная ленточка есть…
Она берет красную ленточку, встает на подоконник, открывает форточку. Ленту, она наполовину высовывает из окна, — это привет им всем. Какие-то две девушки заметили, помахали ей рукой… Хорошо! Будто и она вместе со всеми.
Хозяин не радуется советской власти, это все заметили. Славка объяснил: хозяин боится охраны труда. Вот придет охрана труда, увидит, что у хозяина прислуга и работник, — и придется платить много денег.
— А какая это охрана труда? — спрашивает Маша.
— Какая… Вот придет и увидишь, какая. Обыкновенная, — смущенно отвечает Славка.
В один из дней дети, играя во дворе, замечают, что у хозяев переполох. Хозяйка мечется, хозяин басит о чем-то, двери раскрыты. И вдруг Славка говорит:
— Смотрите все на чердак! Видите, юбка синяя с цветами мелькает? Это ихняя прислуга прячется от охраны труда. Хозяин ей приказал.
Все смеются: и верно! Прислуга забралась на чердак, из слухового окна ее видно.
А во двор входит мелкими шажками стриженая девушка в красном платочке. Лицо строгое, в руке тетрадочка. Так вот она какая, Охрана Труда! Наконец-то увидели. Не страшная совсем.
А хозяин боится, рассыпается мелким бесом перед девушкой в красном платочке. Ведет ее к себе, на второй этаж.
— Ох, и врать он ей будет! — говорит Славка.
Хозяин пробует извлечь выгоду из прихода советской власти. Вот надо лед скалывать на улице перед домом — прежде за это работнику платил, а теперь иное. Хозяин теперь — за артельный труд: все жильцы выходят в воскресенье в девять утра со своими лопатами и скалывают лед. И он выйдет. Даже не один, с братом вдвоем, — к нему в гости брат приехал.
Утром перед окнами дома выстраивается человек десять жильцов с лопатами. Работать сообща не тяжело. Никому и в голову не приходит, что хозяин — домовладелец, что квартирная плата идет ему лично и жильцы не обязаны работать на него. Вместе, так вместе!
Хозяин потихоньку долбит лед — лопату он держать умеет. Сам выбился в домовладельцы из крепких мужиков. Поначалу скотом торговал, потом каменный коммерческий дом построил.
А вот брат его выглядит смешно. Толстый, совсем без шеи, голова еле поворачивается. Круглое брюшко мешает ему действовать лопатой, и он топчется на одном месте. Он моложе хозяина, но жирнее, неповоротливей.
— Вот так советская власть! Всех буржуев работать заставила. Смотрите, боров, и тот лопату взял!
Все оборачиваются в сторону говорящего. Это подвыпивший приятель отца Славки Никулочкина, живущего по соседству с Лозами, рабочий с паровозостроительного, притом не один. Идут навестить друга в воскресный день. Смешно им, невмоготу: никогда не видели буржуя с трудовым инструментом в руках!
Брат хозяина медленно поворачивается к обидчику. Розовое лицо его становится красным, потом фиолетовым. Взбешенный, он подымает лопату и ударяет рабочего по голове. Тот валится на тротуар, покрытый еще не сколотым льдом. Лед становится красным.
Маша с ужасом смотрит, стиснув зубы: неужели убил? Поднимается суматоха. Хозяин суетится больше всех. С помощью кого-то из жильцов он торопливо уносит пострадавшего к себе домой. Рабочий жив, у него только рассечена щека.
— Как нехорошо вышло-то! — бормочет хозяйка, стараясь сколоть лопатой окровавленный лед. — Грех-то какой, а! Шурин мой характерный очень. И то, хорошим делом занялся, а тут — смеяться…
Жильцы обсуждают событие, продолжая скалывать лед. Маша бежит к хозяйской двери, посмотреть, нет ли чего нового.
И она видит новое. Раненый рабочий со щекой, перевязанной чистым белым бинтом, выходит, пошатываясь. Хозяйка, не принимая в расчет стоящую у дверей Машу, сует ему в карман какие-то деньги.
— Да ты возьми, возьми, — настаивает она, — а его прости, согрешил он, виноват. Бог велел прощать недругам своим. Не сердись на нас, милый человек.
Раненый рабочий слаб, его держит под руку Славкин отец. Увидев деньги, Славкин отец выхватывает их из кармана своего подвыпившего товарища и швыряет хозяйке. Коричневые и зеленые кредитки разлетаются, медленно падая на крыльцо.
— Забери свои деньги. Рабочего человека не купишь, — говорит хозяйке Славкин отец. — Кому положено отвечать, тот и ответит.
В дверях хозяйской квартиры показывается «боров» — иначе его теперь никто во дворе не называет. Он обтирает платком красное потное лицо, смотрит вслед ушедшим и бормочет:
— Погоди, вернется и наша власть… Я тебе вспомню буржуя, оборванец чёртов! Я тебя докончу — и слова не пикнешь.
Маша с любопытством рассматривает «борова»: «шепчи, шепчи, громко сказать побоишься. Советской власти боишься».
Подошел первомайский праздник. Мама сказала няне, чтобы она отдохнула, пошла посидеть к приятельницам.
— А вечером иллюзион будут на городской площади показывать бесплатно, — добавила она. — Я с детьми посижу, а вы сходите, посмотрите.
— И меня пусти с нянечкой! — попросила Маша.
Няня ушла отдыхать к знакомым, к вечеру вернулась пообедать, а потом оделась и прихватила с собой Машу. Они шли долго, улицы были полны праздничным народом, люди прогуливались не только на панелях, но и по мостовой.
На площадь вышли, когда совсем стемнело. В глубине на высокой дощатой раме было натянуто белое полотно. Маша стала с няней в самой гуще толпы и приготовилась смотреть иллюзион.
— А какой этот иллюзион? — спрашивала она няню.
— Смотри туда на простынку, тогда и узнаешь, какой! — строго сказала няня.
Маша смотрела-смотрела, но увидеть ничего не удавалось. Вдруг откуда-то сверху, из-за спин зрителей вырвался светящийся луч и толкнулся в экран. Маша оглянулась: аппарат стоял в окне второго этажа
