открытии клуба говорили все, говорил папа, говорила даже няня. Уже прибили вывеску с надписью «Клуб имени товарища Буденного».
За день до открытия Маша узнала: билеты будут платные, по 10 копеек. Недавно появились новые советские деньги. Мама дала Маше рубль и велела принести сдачу. На денежке Маша прочитала: «Один рубль 1923 года равен одному миллиону рублей дензнаками, изъятыми из обращения, или ста рублям дензнаками 1922 года». Интересно!
Маша надела чистое платье и мазала гуталином старенькие ботинки, когда в квартиру вошел, вернее вбежал папа. Он был веселый, как мальчишка, и стал приставать к маме:
— Нюся, дай мне какую-нибудь мою грязную рубашку, похуже! Разве это грязная? Ну, видно, мне придется ее вымазать! — И к огромному удовольствию детей, он махнул рубашкой по полу в прихожей.
— «Огородные» брюки здесь? Отлично! Теперь — веревку. Ремень не пойдет, тут нужна обыкновенная веревка. И, наконец, где моя вылинявшая фетровая шляпа?
Мама открыла сундук и достала старую измятую шляпу. Она смеялась вместе с детьми и мужем, а он выпотрошил свой портфель, засунул туда все эти вещи и убежал. Никогда еще не был он таким веселым.
— Ну, иди, не опаздывай! — смеясь, сказала мама своей принаряженной дочке. — Иди, там и папу увидишь…
Маша вприпрыжку добежала до клуба, купила билет и поднялась на второй этаж по деревянной скрипучей лестнице. Всюду было полно народу — студентов, членов семей служащих и преподавателей. Первая комната была маленькой. На стенах ее висели яркие плакаты: Колчак, Деникин и Врангель, отброшенные сапогом красноармейца; о помощи голодающим в Поволжье — высохшее, худое существо подымает руку, моля о хлебе; плакат о борьбе против холеры и тифа, на котором микробы были изображены в виде зеленых запятых с человечьими рожицами. Еще был плакат, на котором крупными буквами был напечатан весь текст «Дубинушки». «Зайду завтра в библиотеку и спишу себе песню», — решила Маша.
Дверь в библиотеку вела отсюда, но сейчас заходить туда было некогда. Вторая дверь вела в зрительный зал, тоже увешанный плакатами. На деревянных некрашеных скамейках теснились зрители, мест нехватало. Впереди — сцена, завешанная синим занавесом из крашеной мешковины. Занавес то и дело колыхался — за ним двигались артисты.
Маша пробралась вперед и стала сбоку, но кто-то из отцовских знакомых подхватил ее и усадил у себя на коленях. Она не успела спросить, что будут представлять, как вдруг в зале стало темно, все зашикали друг на друга, и занавес тихо раздвинулся.
На сцене виднелась какая-то бедная комната с печкой, нарами, с маленьким окном. Оборванные, пьяные люди спорили друг с другом, рассуждали о том, как им плохо живется. И вдруг вошел папа — Маша даже пискнула от восторга — в тех самых, брюках, повязанных веревкой, в помятой фетровой шляпе. Его называли «бароном». «Какой же это барон! — удивлялась Маша. — Не знают они, не видели «Кота в сапогах», вот там барон или маркиз, тот одет по-баронски!» В первый момент она была разочарована бедностью отцовской фантазии. Даже не загримировался! Хоть усы бы длинные приклеил. Барон! А усы маленькие.
Она еще более удивилась, увидев комиссара… с лысиной и крестом на груди в Виде старца Луки. Стала догадываться, что тут всё нарочно, и бароном называют в насмешку. И Лука совсем не такой хороший, каким старается казаться, он хитрый. Но смотреть пьесу до конца у Маши нехватило терпения: было душно, жарко сидеть в зимнем пальто на чужих коленях, и после второго антракта она убежала домой.
— Правильно, что не досидела, пьеса для тебя сложная, — сказала мама. — Тут взрослый задумается, не то что ребенок.
Вскоре была объявлена премьера новой пьесы, сочиненной двумя студентами, — «Месть отца». Маша пришла заранее, чтоб занять место в первом ряду.
Эта пьеса была понятней. Молодой парень-комсомолец боролся вместе с беднотой против сельских богачей за советскую власть. Отец его тоже был кулак. Когда победили красные, отец подстерег своего сына в лесу. Он стал говорить ему: «Петрусь, опомнись, не иди против отца, а то убьют тебя! Петрусь!». А молодой комсомолец храбро отвечал ему: «Не боюсь!». И тогда отец выстрелил и убил сына, и тот упал навзничь, как бы взаправду.
Маша очень переживала всё, что видела на сцене. Петруся играл папин студент Митя Дымко. Красивый, бесстрашный, гордый! Как он отвечал: «Не боюсь!».
Маша досидела до конца спектакля. Когда возвращалась домой, увидела на другой стороне «Невского» Митю Дымко. И, не долго думая, крикнула громко:
— Петрусь!
— Не боюсь! — отозвался Митя и рассмеялся. Он не рассмотрел, кто его окликнул, но по голосу понял, что это какая-то пиголица-девчонка.
Маша сияла. Всё было так хорошо! Назавтра она пошла на ферму за молоком и увидела своего «Петруся»: он был дежурным и, сидя на низенькой скамеечке, доил рыжую пятнистую корову. Машу он не узнал и молоко в ее голубой кувшин налил довольно меланхолично. Он и без грима был очень красивый.
Где он живет? У студентов было два корпуса, отведенных под общежития. Маша решила обойти все комнаты и найти «Петруся». Зачем? — этого она сама не знала. Прихватила с собой двух мальчишек, и они стали бегать по комнатам: откроют дверь, заглянут… Если кто есть — поздороваются, если нет никого — посмотрят, что за книги лежат на столе, и дальше пойдут. Сначала по всему первому этажу, потом по второму.
— Мы следопыты, — объяснила Маша мальчишкам. — Мы ищем артиста «Петруся»…
В первом корпусе «Петруся» не было. Ребята обошли один этаж во втором корпусе и поднялись наверх. Постучали в дверь.
— Войдите, — раздалось за дверью.
Маша распахнула дверь. Посередине у стены, между заправленными койками стоял стол, за ним сидел «Петрусь». Левой рукой он гладил сидевшую у него на коленях собачонку, а правой писал письмо. Собачонка была с метеостанции. На столе в толстом граненом стакане стояла белая лохматая хризантема. С фотографии на Машу смотрела хорошенькая девушка лет двадцати.
— Вы чего, ребята? — спросил «Петрусь», не подымая глаз от письма.
— Мы просто так. Гуляем, — ответила Маша.
— Ну, гуляйте, на тебе книжечку, почитай! — И он сунул Маше отпечатанную на коричневой оберточной бумаге книжку басен Демьяна Бедного «Мошна туга — всяк ей слуга», с картинками.
Он продолжал писать, прочитывал написанное, думал, зачеркивал и писал дальше. Наверно, он писал той девушке, что смотрела на Машу со стены над его студенческой койкой. Маше было не до книги.
Дописав письмо, он сложил его аккуратно пакетиком, как складывают порошки с лекарством. Потом вынул из стакана цветок и привязал к письму. То и другое он прикрепил к ошейнику собачонки, взял ее на руки и пошел вниз. Маша и мальчишки следовали позади.
«Петрусь» вывел собачку на улицу, пустил ее на землю и сказал: «Ну, Шарик, беги!» Шарик оглянулся на него и завилял хвостом. Он не хотел бежать.
— Беги! — крикнул «Петрусь». Шарик побежал. Мальчишки и Маша помчались вслед.
Цветок с запиской, прикрепленный к ошейнику, съехал вниз и мотался под горлом у собаки. Маше хотелось пустить в нее камнем, но она застыдилась нехорошего порыва и сдержалась. Она смотрела вслед собачонке, бежавшей к своей хозяйке, и думала: «А, может, собака всё-таки потеряет по пути и цветок и записку?» Девушка с метеостанции казалась ей в этот миг отвратительным злым существом.
Собачка скрылась из виду, и тогда Маша заметила, что в руке у нее сборник басен Демьяна Бедного. Интересное имя у писателя: Демьян Бедный. Про что же он пишет?
Демьян писал про скупых богачей, которые обманывают всех, даже самого бога — обещают ему пудовую свечу, а потом не ставят. Очень смешно писал, и рисунки были смешные. Вскоре Маша выучила все басни наизусть, а рисунки раскрасила.
Заезжий профессор и его дочки давно уехали, а Лида всё держалась в стороне от Маши. Лида рассказала дома об истории с песнями и мать посоветовала ей не водиться с «профессорскими детишками». «Они про «Макса и Морица» читают, у них головы всякой чепухой забиты», — говорила она Лиде.
