Дорогая Луиза,
Я хотела написать Вам еще на прошлой неделе, но моя Жакетт, которая так славно вела хозяйство, умерла от лихорадки. Позванный мною
Луазель не смог определить причину болезни. Жак, который хромает с тех пор, как сломал себе ногу, но способен еще натирать паркет, рыдает как теленок, утешается кларетом и наяривает Монашку на кухонном столе среди корзин и тряпок. В запасе у меня осталось всего трое детей, включая Мелани- Лизуныо, которая никак не хочет поправляться; эти трое всё чаще и чаще запевают свои мрачные и странные песни, о которых я Вам уже говорила.
Мир в наши дни ужасен, а в качестве примера я посылаю Вам письмо, которое мне только что подсунули под дверь:
Не правда ли, какая низменная злоба со стороны добродетельных республиканцев, которые ничем не лучше ханжей церковников? Мораль одинакова у тех и у других. Помню, как недавно мне пришлось наблюдать в Патаклене повозку, куда заталкивали всех шлюх и сводниц, чтобы свезти их в Бисетр, под злорадные крики черни, которая затем, я ничуть не сомневаюсь, кинулась в свои трущобы совокупляться как хряки. Знаете ли Вы, как происходило примерное наказание почтенных женщин? Впереди процессии шел барабанщик, за ним сержант, вооруженный пикой, следом слуга вел на поводу осла, на котором сидела задом наперед аббатиса в соломенной короне, повернутая к крупу животного. Она была одета в отрепье, на котором были намалеваны бесчестящие знаки, недостойные века Просвещения; на шее у нее висела доска с надписью: «Публичная сводница». Представьте себе всю эту сволочь, возбужденную, пьяную от радости, бросающую в воздух свои грязные чепцы и замыкающую шествие со свистом и непристойными возгласами.
Эти отвратительные зрелища прекратились несколько лет назад, но мы отнюдь не застрахованы от повторения подобного. Сегодня телега Сансона заменила повозку в Патаклене.
Нам нужно маневрировать с большой осторожностью, чтобы заниматься нашим делом, не подвергая себя неосознанно опасности. Скажем, в некоторых случаях можно было бы отвести детей в Морг, чтобы зрелище их погибших собратьев сыграло свою воспитательную роль, но не забудьте, что зачастую можно встретить подозрительные взгляды. Следите также за тем, чтобы Вашим воспитанникам не пришло в голову сбежать по дороге или позвать на помощь. Это называется изгонять Сатану при помощи Вельзевула, и я уже давно оставила такие прогулки. Конечно, Вам судить в конкретных случаях. Например, лет пятнадцать назад одна девчонка от меня таким образом сбежала, и, клянусь, я видела ее прошлой зимой, уже взрослую и красивую, продающей каштаны у Нового Моста.
Я уверена, что она посмотрела на меня. Не от этой ли девицы исходит злобное письмо?.. Или это Маленький Засранец?.. Или кто-нибудь еще?.. Ах, у нас столько врагов!.. Но Вы, моя дорогая Луиза, будьте, по крайней мере, уверены в том, что у Вас есть настоящий, искренний друг.
Маргарита
Когда Вы получите это письмо, дорогая Луиза, Вам уже будут, вероятно, известны события, случившиеся у нас позавчера. Целый день слышался пушечный грохот. С одной стороны, мы видим падение прежнего порядка, с другой - жизнь не слишком изменилась по сравнению с прошлым, кроме некоторых ограничений на пропитание, а также ареста, которому можно произвольно подвергнуться днем и ночью. Мы в некоторой растерянности, но продолжаем держаться, несмотря на то, что минули те времена, когда я имела честь принимать посланников польского короля или итальянскую знать. Не будем об этом думать. Одним из моих последних иностранных клиентов был некий шведский граф, имя которого я не в состоянии ни написать, ни произнести, но я знаю его как приятеля одного его соотечественника, господина Ф., друга нашей несчастной монархини. Мы очень любим этого шведа, так как он щедро платит за всё, обладает неистощимой фантазией и на отличном, хотя и несколько жестковатом французском языке забавляет нас историями, происходящими в других частях света. Так, он был свидетелем того, что произошло 29 марта этого года в Стокгольме, около девяти часов вечера, на маскараде, который был дан Густавом III в одном из дворцовых павильонов. Всё было бесконечно более сложно, чем мы думаем. Решала не политика, а страстные интриги, любовная ревность, пылкое соперничество мужеложцев. Представьте себе, как маски прибывают в зал, блестящую на итальянский манер в свете люстр - рассказывает швед - в то время как оркестр играет Корелли. Все одеты в одинаковые кремовые одежды, подпоясанные шарфом с серебряной бахромой, в треуголках и венецианских баутах из белой кожи. Наряд Густава III ничем не выделяется среди других, но для опытного взгляда маска прозрачней стекла. Ошибиться невозможно, каждый узнан без колебания, и пуля оставляет в королевской спине обожженное отверстие, которое расползается кровавым пятном. Все - и даже прочие любовники короля - расступаются перед человеком, которого зовут Якоб Иоанн Анкарстрём. Густав беззвучно падает, его относят в комнату, отделанную перламутром. Рана воспаляется, начинает гноиться, и врачи велят поддерживать в помещении холод, что вызывает у короля смертельную пневмонию. Он страдает еще две недели, дрожит и потеет под волчьими шкурами и не перестает умолять, чтобы пощадили Анкарстрёма, которого он все еще любит. Это милосердие не было принято в расчет. Не правда ли, удивительную историю рассказал нам швед, наливая себе мальвазию стакан за стаканом?
Этот человек большой оригинал, его любимое развлечение - маскарад, ему нравится пугать детей, переодевшись крысой. Это очень необычный костюм. Трико из короткого серого меха с приделанным к нему длинным хвостом из розоватой кожи и перчатки с острыми когтями. На голове приспособление, превосходно имитирующее крысиную голову с отверстием для рта и двумя дырочками, в которых поблескивают маленькие черные глаза графа. Точь-в-точь огромная крыса на задних лапах, и никогда нам не приходилось видеть ничего в той же степени правдоподобного, сколь и невероятного.
На прошлой недели мы купили в мастерской на улице Бак одну из тех сироток, которых обучают вышивке. Она была хилой, щуплой, мелкой, с тяжелой гривой волос, бледных как лен. Мы ведем эту Болванку в глухую комнату и принимаемся ее раздевать, что вызывает у нее крики протеста, поскольку сиротки воспитываются монахинями в самом пугливом целомудрии. Болванка отбивается, сопротивляется, но в мгновение ока она оказывается голая, привязанная ремнями к кровати, ноги врозь, руки вверх. Как я Вам уже говорила когда-то, несмотря на то, что у меня нет того кресла на пружинах, о котором писал Пиданза де Меробер, тем не менее, кровать наклонена таким образом, чтобы заставить ребенка видеть всё, что происходит.
Едва Болванка связана и приведена в нужное положение, как граф выскакивает из-за ширмы и приближается, подпрыгивая и пища, как крыса. При этом фантастическом явлении Болванка издает чудовищный вопль и пытается вырваться из ремней. Продолжая попискивать и посвистывать, граф принимается царапать когтями ее живот и грудь, руки в перчатках проворно снуют и оставляют кровавые полоски на коже Болванки, чье лицо выражает ни с чем не сравнимый ужас. Наконец, не медля более, граф насилует девочку, и та теряет сознание. Это совершенно не устраивает нашего крысообразного друга, который хочет, чтобы Болванка осознавала все, что с ней происходит. Он выходит из нее, не спустив, в то время как я обтираю девочку уксусом, а Ворчунья хлопает ее по рукам. Как только Болванка приходит в сознание, граф набрасывается на нее с новой силой. Она больше не падает в обморок, но ее рот и глаза становятся как у мертвой; затем граф завершает дело, и тогда она заливается пронзительным смехом, какого мне ни разу до этого не доводилось слышать, и не прекращает смеяться ни на мгновение. Ворчунья, Монашка и я решаем оставить ее без пищи и воды в глухой комнате и подождать, пока у нее недостанет дыхания. Она продолжала так же пронзительно смеяться в течение двадцати четырех часов, не переводя дух. Когда мы снова вошли в комнату, чтобы проверить, как идут дела, мы увидели, что льняные волосы Болванки стали совершенно седыми. Мне представилась возможность оценить очарование этого оттенка, и
