Коричневой позолотой поблескивали во мраке узкие лица святителей. Горьковато пахло горелыми можжевеловыми ягодами – ими монахи курили вместо ладана».
Сейчас найти в Чернобыле, да и во всей зоне отчуждения объекты старообрядческой культуры уже трудно. Исключением можно назвать село Замошня, там есть старое кладбище и развалины церкви. Погост расположен на западной окраине села в дубовой роще, он небольшой, последние захоронения датированы 70-ми годами XX века. Намогильные сооружения представлены деревянными крестами старообрядческой формы – восьмиконечный крест с тремя перекладинами – и деревянными же надгробиями в форме домика – нарубы.
В ста метрах от кладбища высится кирпичная церковь. Это единственный элемент, оставшийся от женского монастыря XIX века. В 1930-х годах она была закрыта, а в годы после аварии на атомной станции в церкви сгорели купол и перекрытия.
Фактически от нее остались только стены, на которых нет ни росписей, ни надписей. Вместо прихожан здесь обосновалась густая растительность: в восточной части растут четыре осины, повсюду кустарники, краснеет спелая малина, шумит листва… Поэтому у всякого, кто попадает в этот участок леса, обнесенный кирпичными стенами, складывается довольно необычное впечатление.
«Украинская Атлантида»
Сюжет о «самоселах» является обязательным для любого репортажа из зоны отчуждения. В свое время наличие здесь людей стало для всего остального мира открытием и шоком. Для кого-то «самоселы» – герои, которые бросили вызов страшной катастрофе и существующей на то время системе. Для других – настоящие патриоты родной земли. Третьи видят в них последних носителей культуры Полесья.
Ростислав Омеляшко, директор государственного научного центра защиты культурного наследия от техногенных катастроф МЧС Украины, считает, что чернобыльская катастрофа стала причиной разрушения не только материальной, но и духовной составляющей человеческого общества, некогда здесь существовавшего. Люди, носители культуры, традиций и обрядов, рассредоточились и ассимилировали в других регионах, а потому уже очень скоро полесский этнос будет безвозвратно утрачен.
Еще в XIX веке известный краевед Лаврентий Похилевич писал об архаичных культурных чертах сел долины реки Припять. Как ни удивительно, но эта архаика не исчезла и к концу XX века. Находясь в зоне отчуждения, поражаешься обилию уникальных, почти музейных предметов быта в оставленных домах – прялки, рубеля, глиняные горшки ручной работы и даже лапти. Все это использовалось и составляло материальный мир культуры местных жителей. Увлекающийся любитель старины вполне мог бы собрать здесь приличную коллекцию. Причем не затрачивая на это много времени и сил, просто так, между делом, не выходя за пределы Чернобыля и в свободное от работы время. И такие коллекции собирали – почти на каждом действующем в зоне предприятии есть своя импровизированная этнографическая экспозиция.
Полесье было и отчасти остается своеобразным «этнографическим заповедником», в котором сохраняется много культурных особенностей, характерных для традиционного аграрного общества. Почему так? Вероятно, причина кроется в природных особенностях края: сильная заболоченность территории и бедные почвы привели к слабой его освоенности. Промышленная революция XVIII–XIX веков послужила некоторому развитию сельского хозяйства и добыче природных ресурсов, но при этом индустриализация и урбанизация обошли Полесье стороной. Такое периферийное положение позволило жителям Чернобыльского края сохранить прежний хозяйственный и, соответственно, культурный уклад жизни.
Сейчас много говорят о гибели села или даже о его геноциде. Но это уже заключительная часть процесса, который длится с середины XIX века. Промышленная революция начала переход от традиционного аграрного общества к индустриальному, и это новое общество строилось на материальных и человеческих ресурсах села. Поэтому гибель крестьянского образа жизни – одно из главных событий в истории СССР XX века.
Особенно ясно это стало видно в 60-х годах прошлого столетия, когда численность городского населения в Союзе превысила количество сельских жителей. В литературе тогда тему распада крестьянского уклада подняли писатели-деревенщики Астафьев, Белов, Распутин. В своих произведениях они описывали драматическое столкновение двух миров – нового и старого – двух разных мировоззрений. Они описывали, сохраняя тем самым для потомков уходящую в прошлое тысячелетнюю традицию крестьянской жизни.
В одном из первых документальных фильмов о катастрофе на ЧАЭС «Колокол Чернобыля» режиссер Ролан Сергиенко тоже затронул тему столкновения этих двух миров – сельского и индустриального. Эпизоды, где показаны напряженные, почти боевые действия возле разрушенного энергоблока, чередуются со сценами неспешной жизни прилегающих к зоне сел. Интервью ученых, военных и работников станции, в которых жестко описывается ситуация и дается оценка случившегося, сменяются озадаченными размышлениями сельских жителей о том, что же это такое? Вроде не война, но возможна эвакуация… И как с этим жить? Особенно выпукло демонстрирует это столкновение эпизод, когда дозиметристы проводят обследование архаичного колодца-журавля, а на окраине села в это время садится боевой вертолет МИ-24 с группой ученых на борту.
Характерно, что распад привычной жизни был растянут во времени на десятилетия. Из каждого поколения деревенских жителей кто-то непременно уезжал в город, поэтому жизнь в селах постепенно, но неуклонно трансформировалась. В результате же аварии на ЧАЭС и последующей за ней эвакуации с большой территории ушли почти все местные жители, те самые носители культуры. Более кратко, но образно об этом же сказала украинская поэтесса Лина Костенко: «После аварии на ЧАЭС исчез целый материк уникального этнокультурного значения…» Она же дала название этому материку – «Украинская Атлантида».
Последними носителями культуры «атлантиды» стали «самоселы». Есть что-то парадоксальное в том, что катастрофа объекта – атомной станции, которая считалась вершиной технологической мысли индустриальной эпохи, привела к консервации традиционного аграрного полесского уклада. И это явление очень точно описала Лина Костенко, назвав «самоселов» «аборигенами атомных резерваций».
Например, в Чернобыле дома «самоселов» соседствуют с корпусами лабораторий, и это настоящие параллельные миры. Внутри лабораторий с тихим гулом работают спектрометры, в химических аппаратах осаждаются трансурановые элементы, на компьютерах строятся графики, пополняются и обрабатываются базы данных. Полученные здесь результаты исследований и наблюдений имеют широкую географию адресатов – отечественные и зарубежные научные центры, органы власти и управления, международные организации, такие как ООН и МАГАТЭ.
А рядом в домах «самоселов» на стенах висят фотографии предков с начала XX века, расставлены предметы быта и мебель, сохранившиеся с 50–70-х годов прошлого века. Люди ведут хозяйство и возделывают землю так, как это делали их деды и прадеды.
Два мира сосуществуют бок о бок, и в первом из них закладывается фундамент будущего, во втором – бережно сохраняется прошлое.
Сталкеры Чернобыльской зоны
Сталкер – кто это?
Слово «сталкер» происходит от английского выражения
