отбрасывает его, это отрицание? Или отрицание — нечто большее?
Кришнамурти: Думаю, в отрицании заключается нечто большее. Что заставляет вас отвергать нечто, какая причина, какой мотив? Отвергать вас побуждает страх или выгода. Если вы больше не находите утешение в своей церкви, вы присоединяетесь к другой или к какой-нибудь глупой секте. Но вот если вы отвергаете любую церковь, любую форму привязанности к чему-то, что даёт вам утешение, не зная, к чему вас может привести такое состояние неопределённости, состояние опасности, — это отрицание. Оно требует очень ясного понимания того, что всякая религиозная организация разрушительна, что она безобразна и держит человека в кабале; отвергая подобное рабство, вы отвергаете все духовные организации. Это означает, что вам придётся остаться одному, не так ли? А вы хотите к чему- то принадлежать, называть себя французами, англичанами, немцами, католиками, протестантами и так далее. Быть абсолютно вне всего — это и есть отрицание.
Участник беседы: Когда человек приходит к этому ощущению пустоты, как может он жить в этом мире с практической точки зрения?
Кришнамурти: Прежде всего, пришли ли вы к этому ощущению? И потом, мы ведь не отвергли механическое знание, не так ли? Вам нужны механические знания, чтобы жить в этом мире, ходить в контору, функционировать в качестве электрика, скрипача или ещё кого-то. Мы говорим о революции в сознании, в психике, во всём существе. Поверхностное техническое знание, механическая организация повседневных и служебных дел — всё это вам нужно. Но если ум, использующий это техническое знание, не свободен полностью, не находится в состоянии изменения, тогда поверхностный механизм становится разрушительным, вредным, уродливым, жестоким. Это и есть то, что происходит в мире.
Участник беседы: Не могли бы вы ещё раз сказать, почему анализ вреден? Я не совсем это понял.
Кришнамурти: Давайте посмотрим на всё это иначе. Что такое сны? Почему мы видим сны? Я не уклоняюсь от вашего вопроса. Вы видите сны потому, что в течение дня ваш мозг так занят, что у него нет покоя, в котором и с которым он мог бы идти вглубь. Вы знаете, как он занят: работа, конкуренция, тысячи вещей. Поэтому когда вы спите, из бессознательного приходят намёки, указания, которые становятся символами, снами; и после пробуждения вы вспоминаете их и пытаетесь истолковать или получить их толкование. Весь этот процесс вы знаете. Теперь, почему вы вообще видите сны? Зачем нужно их видеть? Не является ли видение снов, если можно так выразиться, неправильным? Ведь если вы наблюдательны, если осознаёте всё происходящее вокруг вас и внутри вас в часы бодрствования, тогда в ходе наблюдения вы раскрываете всё по мере своего продвижения по жизни; все неосознанные мотивы, желания импульсы попадают в сознательный ум и становятся понятными. В таком случае, когда вы спите, сновидения невозможны. Тогда сон имеет совсем другой смысл. То же самое с анализом. Если вы сможете охватить весь процесс анализа одним взглядом — а вы это можете, — тогда вы очень хорошо увидите, что до тех пор, пока есть наблюдатель, интерпретирующий цензор, анализ всегда будет неверным. Потому что осуждение или одобрение со стороны цензора основано на его обусловленности.
Участник беседы: Вы говорили о свободе от всякого влияния; но разве эти встречи не влияние на нас?
Кришнамурти: Если вы находитесь под влиянием ведущего беседу, то вы могли бы с таким же успехом пойти в кино, в церковь или на мессу. Если вы находитесь под влиянием ведущего беседу, вы этим создаёте авторитет; а любая форма авторитета мешает вам понять, что реально, что истинно. Если вы находитесь под влиянием ведущего беседу, вы не поняли того, что говорил он весь последний час, последние тридцать лет. Быть свободным от всех влияний — от книг, которые вы читаете, от газет, от кинофильмов, от образования, полученного вами, от общества, которому принадлежите, от влияния церкви — осознавать все влияния и не поддаваться ни одному из них — это и есть разумность. Это требует бдительности, внимания и осознания всего, что происходит внутри, каждого отклика, отзвука — это значит, что ни одна мысль не должна проходить без осознания её содержания, её истоков, её мотива.
17 сентября 1961
Если можно, я хотел бы поговорить с вами на такую достаточно сложную тему, как смерть. Но прежде чем мы приступим, я предложил бы тем, кто записывает за мной, не делать этого. Ведущий беседу не читает лекции, где вы могли бы сделать записи, чтобы потом вы, или кто-то другой истолковал сказанное. Интерпретаторы — это эксплуататоры, независимо от того, благие у них намерения, или они просто хотят сделать себе имя. Поэтому я серьёзно предложил бы вам слушать, переживать, а не обдумывать сказанное позже или слушать комментарии других людей по этому поводу — ведь всё это совершенно бесполезно.
Я хотел бы также заметить, что слова сами по себе имеют очень небольшое значение. Это символы, используемые для общения. Я вынужден пользоваться определёнными словами, но слова эти используются для беседы, и каждый сам должен ощутить свой путь сквозь них к тому, что невыразимо словами; и в этом есть определённая опасность, поскольку мы склонны интерпретировать слова соответственно тому, что нам нравится или не нравится, и тем самым упускаем смысл того, что на самом деле говорится. Мы пытаемся выяснить, что ложно и что истинно — но для этого необходимо идти дальше и глубже слов. А при выходе за пределы слов и возникает эта опасность нашей личной, индивидуальной их интерпретации. Поэтому если мы хотим исследовать вопрос смерти достаточно глубоко — что я и намерен сделать, — нужно осознавать слова и их смысл и остерегаться их интерпретации в соответствии с тем, что нам нравится или же не нравится. Если наши умы свободны от слова, от символа, то мы можем общаться друг с другом за пределами слова.
Смерть — довольно сложная проблема, очень трудно по настоящему осознавать её на опыте, в переживании и глубоко исследовать. Мы либо рассуждаем рационалистически, отделываясь от неё интеллектуальными объяснениями, и успокаиваемся, либо с энтузиазмом хватаемся за какие-то верования, догмы, идеи. Но догмы, верования, и рационалистические объяснения проблемы не решают. Смерть здесь, она всегда здесь. Даже если врачам и учёным удастся продлить работу нашего физического механизма ещё на пятьдесят лет или больше, смерть всё равно ждёт нас. Чтобы понять её, мы должны исследовать её, не словесно, интеллектуально или эмоционально, а действительно посмотреть факту в лицо и исследовать его. Это требует большой энергии, большой ясности восприятия, но всего этого нет, когда существует страх.
В большинстве своём мы, старые и молодые, боимся смерти. Хотя мы каждый день видим, как мимо нас проезжают катафалки, мы всё равно боимся смерти, а где есть страх, там нет понимания. Поэтому первое, и самое существенное, что требуется для того, чтобы углубиться в вопрос смерти, это свобода от страха. «Углубиться» — значит жить со смертью; не на словах, не интеллектуально, а на самом деле увидеть, каково это — жить с чем-то столь серьёзным, столь окончательным, что вы не можете с этим спорить, не можете торговаться. Но для этого нужно сначала освободиться от страха, что необычайно трудно.
Не знаю, пытались ли вы когда-нибудь освободиться от страха перед чем-либо — от страха перед общественным мнением, страха потерять работу или лишиться веры. Если да, то вы должны знать, что отбросить страх чрезвычайно трудно. Действительно ли мы знаем страх? Или всегда существует разрыв между мыслительным процессом и той реальностью, что имеет место? Если я боюсь общественного мнения, того, что скажут люди, то это страх — просто движение мысли, не правда ли? Но когда наступает действительный момент встречи с фактом, с тем, что говорят люди, в этот самый момент страха нет. При полном осознании нет переживающего. Я не знаю, пытались ли вы осознавать полностью, без всякого выбора, быть полностью восприимчивыми без всяких ограничений внимания. Если человек осознаёт таким образом, он может видеть, что всегда бежит от того, чего боится, он всегда старается избавиться от этого. Именно бегство от того, что мысль считает пугающим порождает страх, именно оно является страхом, а это фактически означает, что страх порождён временем и мыслью.
