мире — не только в Советском Союзе — думали, что американцы «отстали», что они колоссальным напряжением сил сумели «кое-как» запустить человека — даже не на полную орбиту. Странным образом, мало кому приходило в голову, что ведь этот американский полет был открыто объявлен наперед, что именно так он и планировался. Впрочем, большинству советских граждан это и не могло прийти в голову, ибо цензура в Советском Союзе тщательно вычеркивала все упоминания о предстоящих и объявленных в Америке запусках. Это я знаю по собственному опыту.
Но Королев, понятное дело, знал все — и отнюдь не радовался. На поздравления он отвечал раздраженным кивком головы. Действительно, радоваться было особенно нечему. Гагарин, его «кролик- орелик», поехал в турне по всему миру, сопровождаемый свитой агентов тайной полиции. Но Королеву не разрешен был выезд за границу даже под таким конвоем. Остаток жизни виделся ему достаточно ясно: сумасшедшая работа, безнадежная гонка с мощным соперником, которая обязательно — и скоро — будет проиграна, полная безвестность, невозможность встретиться с иностранными коллегами даже на советской территории. Деньги и секретные, без объявления в газетах, награды? На что они, если здоровье все хуже и хуже?
21 июня 1961 года в Америке состоялся второй суб-орбитальный полет. Вирджил Гриссом должен был вылететь на день раньше, но по какой-то технической причине его старт был отложен. Об этом сообщили американские газеты, и советская печать сейчас же дала сообщение о «неполадках» с предстоящим вылетом. Мой друг, докладывающий Королеву бюллетень иностранной прессы за этот день, рассказал о реакции Главного конструктора. «Представляешь, — буркнул Королев, — заметку в нашей газете, что вот, мол, вылет «Востока-2» назначен на сегодня, но из-за технической неполадки переносим его на завтра». Товарищ мой невольно рассмеялся, но Королев взглянул на него волком и грубо оборвал: «Чего смеешься — плакать надо!»
С подготовкой следующего «Востока» Королев не торопился. Предполагалось, что будет сделано три витка вокруг земли, поскольку именно на такую длительность планировали свой следующий полет американцы. Но после третьего витка невозможно было посадить космонавта ни в районе космодрома, ни в Заволожье, у Капустина Яра. Королев собирался поэтому изменить наклонение орбиты к плоскости экватора и договорился с академиком Келдышем о новых траекторных расчетах. При той электронно-вычислительной технике, какой располагал в 1961 году Советский Союз, это была работа на несколько месяцев. Конструктор позволил себе даже уехать на берег Черного моря, чтобы побыть с женой и дочерью, отдохнуть хоть немного от изматывающей ежедневной горячки.
Но в середине июля Хрущев настиг Королева и там. Он вызвал его в свой летний черноморский дворец — якобы для того, чтобы сообщить о награждении медалью «Золотая Звезда» — уже второй по счету. Мы теперь знаем, что награждение это было «оформлено» секретным Указом Президиума Верховного совета СССР от 17 июля 1961 года, нигде и никогда не опубликованным. Но «Золотая Звезда» была лишь предлогом. Истинная цель Хрущева была иная. Он в «дружеской», но достаточно твердой форме потребовал, чтобы следующий советский космический полет состоялся не позднее первой половины августа — через месяц или еще раньше!
Королев объяснил диктатору, что спешить нечего, — американцы наверняка ничего больше не запустят с человеком до конца года, они объявили, что будут запускать на орбиту пока обезьян. Королев мог также сообщить про планируемые в США запуски спутников «Мидас» на продолжительность жизни в 100 тысяч лет, но значение этих запусков было научное, не пропагандистское, и Хрущева они не интересовали.
Что именно интересовало Хрущева, Главный конструктор так и не понял. Но было ясно, что существовала какая-то причина, в силу которой он, Королев, должен был мчаться в Москву и начинать очередной «штурм».
Этот штурм начался и успешно завершился полетом Германа Титова на «Востоке-2» 6 августа 1961 года. Опять Королев блестяще вышел из положения: он провел полет по той программе, по которой шли первые «собачьи» запуски, — то есть семнадцать витков с посадкой в начальной точке. Правда, два таких полета закончились в свое время неудачами, но надо было рисковать, ничего не поделаешь. Кроме того, ТДУ — тормозная двигательная установка — в прошлом подводившая после суточного пребывания в вакууме, была объектом постоянного внимания конструкторов. Над ней работали днем и ночью, испытали десятки раз — словом, сделали все, чтобы она сработала нормально. И она сработала.
Хуже «сработал» сам космонавт. Почти сразу после вылета у него начались расстройства вестибулярного аппарата, которые в дальнейшем ухудшились. На землю он вернулся больным. Через сутки после приземления группа врачей из Москвы привела его в такое состояние, что он смог прилететь в Москву и отрапортовать Хрущеву. После этого Титова отправили в санаторий, Королева и всех его сотрудников щедро наградили, а несколько дней спустя выяснилась истинная причина, из-за которой Хрущев так торопил с запуском.
Причина была на сей раз совсем неожиданной: Хрущеву требовался хороший «фейерверк», чтобы отвлечь внимание всего мира от берлинской стены, возведенной 13 августа 1961 года. Что ж, в некоторой степени цель была достигнута. Люди на Западе говорили: «нехорошо, конечно, что они выстроили эту тюремную стену, но зато какие у них успешные космические полеты — вот, человек целые сутки провел в космосе!»
После этого состоялись еще четыре полета кораблей «Восток» с космонавтами Николаевым, Поповичем, Терешковой и Быковским. От полетов с Гагариным и Титовым они отличались только длительностью, да еще тем, что с третьего полета начались телепередачи из кабины спутника. Но каждый из этих полетов объявлялся в СССР особым достижением, непременно чем-нибудь «первым», «оставляющим американцев далеко позади». И никто не верил этому больше, чем сами американцы!
Скажем, Николаев и Попович, запущенные с интервалом в одни сутки, провели, как было сказано, «парный» полет. Но известно, что все без исключения «Востоки» запускались на одну и ту же орбиту, и ее изменение, в свое время предложенное Королевым, так и не было осуществлено. На семнадцатом витке этой орбиты капсула оказывалась в положении первого витка. Происходило это через сутки. Время прохождения активного участка траектории было тоже измерено с точностью до доли секунды. Следовательно, оставалось лишь правильно выбрать момент старта второй ракеты через сутки после первой, чтобы вторая капсула оказалась от первой в непосредственной близости. Если это и свидетельствует о чем-то положительном, так только разве о стабильности ракетных двигателей-связок, имевшихся в распоряжении Королева. Ведь ни Николаев, ни Попович не маневрировали и не могли маневрировать своими капсулами — маневры на орбите были впервые осуществлены в СССР намного позже, чем в США, — в 1968 году.
После «парного» полета Николаева и Поповича я был участником телевизионного интервью с этими космонавтами. До начала интервью мы три часа просидели в московском телецентре в таком составе: двое космонавтов, заведующая отделом науки Центрального телевидения Тамара Чистякова, журналисты и… Михаил Крошкин. Командовал этой подготовкой, конечно, Крошкин и шла она так. Журналист предлагал какой-нибудь вопрос; Крошкин немедленно говорил: «Этот вопрос в передаче не задавать». Предлагался следующий вопрос, и опять Крошкин его отводил. Космонавты безмолвствовали, причем Николаев был убийственно серьезен, а Попович хитровато улыбался. Наконец, находился вопрос, достаточно невинный, чтобы Крошкин его пропустил. Тогда вопрос записывался, а Крошкин обращался к космонавтам: «Ну, товарищи, как будете отвечать?» Кто-нибудь из них начинал говорить, но и тут не обходилось без Крошкина:
— Андриян Николаевич (или Павел Романович, если говорил Попович)! Это говорить не стоит. Скажите лучше так…
Никто ни разу Крошкину не возразил.
В самом начале я предложил вопрос о маневрировании. Крошкин отвел его тут же. Я задал вопрос, в какое окно Николаев видел Поповича и в какое — Попович Николаева, по отношению к Земле. Но и этот невиннейший из вопросов был отвергнут Крошкиным!
Потом ко мне вдруг обратился Николаев.
— Товарищ журналист, — сказал он своим невероятно серьезным тоном, — вы можете задать мне такой вопрос: «Товарищ Николаев, что вы думаете о путях развития мировой космонавтики?»
Было бы поистине любопытно послушать, что мог сообщить по сему поводу Николаев, известный
