этим людям до поры до времени не поручали.
В начале 1946 года у поселка Капустин Яр на левом берегу Волги был разбит ракетный полигон, и Королев немедленно туда переселился. В его распоряжение предоставили нужное число людей, дали ему несколько самолетов-истребителей с первоклассными летчиками-испытателями из Летно- исследовательского института Министерства авиационной промышленности.
Вскоре начались запуски ракет «ФАУ-1». Перед запуском первой ракеты с аэродрома, оборудованного прямо на полигоне, поднялся на самолете ЯК-3 летчик Виктор Юганов. Его задание было таким: гнаться за ракетой, регистрируя высоту и скорость ее полета; если ракета свернет с намеченного курса и пойдет к какому-либо городу, — расстрелять ее в воздухе.
Этот эксперимент чуть не закончился катастрофой. Юганов, великолепный испытатель, быстро «пристроился в хвост» к ракете и наблюдал за ее поведением в воздухе с самого старта. Но где-то в середине траектории ракета внезапно свернула с курса, и Юганов перепугался, что она пойдет на Астрахань. Он подошел на близкую дистанцию, поймал ракету в прицел и открыл огонь из автоматической пушки. Но то ли в ракету вообще труднее попасть, чем в самолет, то ли сказалось традиционное неумение летчиков-испытателей вести меткую стрельбу в воздухе (они ведь не были военными летчиками) — Юганов, к своему ужасу, обнаружил, что израсходовал весь свой боекомплект, а проклятая немецкая штуковина летит как ни в чем не бывало и вот-вот пойдет вниз, на цель. Летчик решил, что надо пожертвовать жизнью и протаранить ракету собственным самолетом, взорвав ее в воздухе. Он дал радиограмму: «Объект изменил курс, есть опасность поражения населенного пункта, сбить огнем не удалось, разрешите идти на таран». Эту радиограмму принял Сергей Королев, сидевший на командном пункте. Не раздумывая, он ответил: «На таран идти не разрешаю, продолжайте наблюдение, доложите место падения объекта».
В этом драматическом эпизоде сказалась одна необыкновенная черта Королева — черта, принесшая ему, в конце концов, заслуженный успех. В отличие от подавляющего большинства советских специалистов, Сергей Королев умел принимать самые рискованные решения и, не колеблясь, брал на себя ответственность за них. Можно быть уверенным, что, упади ракета действительно на населенный пункт, Королева в самом лучшем случае полностью отстранили бы от работы, и Советский Союз не запустил бы спутник первым. Мы увидим в дальнейшем, какое чудовищное решение пришлось принять Королеву в 1964 году и как он сумел это сделать.
Эпизод с ракетой закончился счастливо: «ФАУ-1» ударил в землю невдалеке от маленькой железнодорожной станции, и жертв не было. Летчик Юганов до сих пор считает Королева своим богом. Позже, когда Королева спросили о мотивах принятого им решения, он обосновал его так: вероятность попадания ракеты в населенный пункт была ничтожна, ибо площадь населенных пунктов в этом районе по сравнению с пустынной площадью совершенно незначительна. Вероятность человеческих жертв была еще меньше — ведь их было совсем немного даже при падениях снарядов «ФАУ-1» на густонаселенную Англию. А вероятность гибели Виктора Юганова в случае тарана равнялась ста процентам. «Простой вероятностный расчет», — сказал Королев.
Но для других мотивы решения Королева оказались не так очевидны. С ним вместе на командном пункте присутствовали всякие «начальники» — авиационные генералы, чиновники из министерства авиационной промышленности. Кое-кто из них обиделся, что Королев не посоветовался с ними, «приняв недостаточно обоснованное решение на свой страх и риск». В Москву полетели докладные записки, оттуда немедленно прилетела высокая комиссия для расследования «обстоятельств дела». В конце концов, Королева оставили руководить испытаниями, но долгое время, пока шло «расследование», он мог лишь гадать о своей дальнейшей судьбе. Как ни говори, а он ведь незадолго до того вышел из заключения, и это само по себе было грозным отягчающим обстоятельством, могущим превратить любую ошибку в преступление.
Дальнейшие запуски ракет велись вхолостую — из снарядов изымалась взрывчатка, вместо нее набивалась заполнительная смесь. Замена взрывчатки смесью была делом кропотливым и опасным, шла медленно. Лето 1946 года Королев провел целиком в степи.
Чаломей ни в какие степи не выезжал — он действовал в Москве. И вскоре после отъезда Королева ему стало известно, что строптивый конструктор не желает работать под его началом. Из этого Чаломей сделал свои выводы. В августе 1946 года Королев в Капустином Яре получил постановление Совета министров СССР об утверждении штатного расписания научно-исследовательского института. Директором и главным конструктором института одновременно был назначен Чаломей, к тому времени уже профессор. А Королев получил в институте должность главного конструктора… отдела жидкотопливных реактивных аппаратов — отдела, где начальником был назначен некто Глушко.
Никаких возможностей протестовать у Королева не было. Вернувшись в начале 1947 года с испытаний, он засел за проектирование военного реактивного снаряда среднего радиуса действия (как теперь сказали бы, ракеты класса «земля — земля»).
А в институте тем временем появился необычный сотрудник. Хотя Чаломей официально числился и директором, и главным конструктором НИИ, но конструкторскими делами все больше занимался… Янгель, которого перевезли в Москву вместе с группой других немецких инженеров и допустили в «святая святых» — в ракетный институт. В 1950 году, когда Сталин превратил советскую зону оккупации Германии в «Германскую Демократическую Республику», большинство немецких специалистов вернулось на родину. Но Янгель остался или был оставлен. Он скончался в СССР в 1971 г., в звании академика.
Будучи специалистом высокого класса, Янгель быстро разобрался в том, кто в действительности лучший конструктор института. И стал прилагать се усилия, чтобы работать с Королевым. Но их сотрудничеству категорически воспротивился Чаломей, и по-настоящему эти два человека никогда вместе не работали.
Первые испытания небольшой ракеты собственной конструкции Королев провел в том же Капустином Яре уже в конце 1947 года. Они были успешны, и вся конструкторская группа удостоилась наград. Разумеется, наградили и Чаломея. Воспользовавшись удобным случаем, деятельный руководитель института добился правительственного постановления о строительстве нового, более обширного ракетодрома в Средней Азии.
Если провести на карте Азии прямую линию между северной оконечностью Аральского моря и серединой озера Балхаш, то эта линия непременно пересечет обширную — примерно 100 км в длину и более 15 км в ширину — площадь ракетодрома. Расположенный ближе к Аральскому морю, чем к Балхашу, между Аральскими каракумами и Голодной степью Бет-Пак-Дала, ракетодром почти не имел по соседству населенных пунктов. Ближайшим из них был поселок Тюратам, а ближайшим более или менее значительным городом — Кзыл-Орда, областной центр Казахстана. Впрочем, от Кзыл-Орды до выбранной площадки было больше трехсот километров по прямой. Но так как нужно было «привязать» это отдаленное место к какой-то почтовой сети, то ему было присвоено условное название «хозяйство Кзыл-Орда-50».
Если сегодня вы пошлете письмо с адресом «Казахская ССР, Кзыл-Орда-50», то оно очень быстро (за одни сутки из Москвы, например) окажется в почтовом отделении ныне известного на весь мир космодрома Байконур.
Но почему Байконур? А потому, что дело происходит в Советском Союзе, где говорить правду «не полагается».
Вот грустная история названия советского космодрома — внимательному человеку она сама по себе скажет многое. Пока Советский Союз запускал спутники, до апреля 1961 года, место их запуска вообще никак не обозначалось и считалось невероятно секретным. Но в апреле 1961 года в космос отправился первый человек — Юрий Гагарин, — и руководители Советского Союза внезапно оказались перед тяжелой проблемой. Дело в том, что полет Гагарина должен был быть зарегистрирован в качестве мирового рекорда по высоте и дальности. СССР гордо представил на регистрацию заявление, подписанное Гагариным и советскими «спортивными комиссарами». Однако Международная федерация авиационного спорта — ФАИ — сообщила, что по международным правилам для регистрации рекорда требовалось указать места старта и финиша полета. После небольшого переполоха было принято «хитроумное» решение назвать Байконур, а не Тюратам — и тем самым «сдвинуть» космодром для внешнего мира на 300 с лишним километров.
Подобные трюки удивляют только людей, не знакомых с советской манией секретности. Я буду писать о системе секретности в СССР во второй половине этой книги, а пока приведу один лишь факт: на
