Песня буравит стены, рвется из старых готических домов на улицу, пронизывает осенний острый воздух.
Студенты молоды, хмельны, уверены в будущем.
По приезде в Бонн Карл поспешил осуществить давнишнее желание — увидеть и послушать одного из вожаков романтической школы. Август Вильгельм Шлегель читал о Гомере. Карл пришел на лекцию незадолго до начала. Его уязвила пустота необжитого холодного зала. Разве Шлегель пережил свою славу?
Следом за слугой, несущим графин с водой, в лекционный зал входит Шлегель. Немногочисленные слушатели откидывают парты. Карл жадно разглядывает его Так вот каков знаменитый переводчик Шекспира! Вместо степенного старца на кафедре щеголь неопределенного возраста. Под яркой кудлатой шевелюрой густо напудренное бритое лицо с большим носом. На всем облике старика — отпечаток французских влияний и моды.
Надломленным, жидким голоском Шлегель обращается к слушателям с приветствием. Карл напряженно вслушивается. Шлегель говорит по-латыни.
В полупустом зале стелется гладкая латинская речь. Старик читает «Одиссею», даег ей восторженную оценку и сопровождает все это историческими пояснениями.
Маркс начал ходить на лекции Шлегеля и, воспользовавшись рекомендацией, нашел случай посетить его однажды вместе со своим товарищем Грюном.
Горничная ввела молодых людей в профессорский кабинет. Карл растерянно отступил к двери, увидев перед собой лысого, дряблого старичка, согбенное тельце которого глубоко ушло в подушки кресла.
За столом, покрытым плюшевой скатертью, перелистывая старые альбомы, сидел профессор д'Альтон, лекции которого по истории искусства студенты посещали с большой охотой Главной удачей жизни пожилой искусствовед считал дружбу, которой удостоил его Гёте. Он не забыл подчеркнуть это, чем напомнил Карлу Виттенбаха. Позабыв о молодых гостях, Шлегель и д'Альтон — многолетние приятели — продолжали разговор, по привычке переходя с одного языка на другой, перемешивая немецкие, греческие и французские фразы.
— Не говорите мне, что «Люцинда» моего брата заслуживает внимания. Это слабое произведение, бесплотное, хотя и посвященное плоти.
Д'Альтон не спорил, стараясь вспомнить, что говорит о «Люцинде» Гёте.
Чувства Карла раздваивались. Он с досадой и состраданием наблюдал напыщенных бюргеров.
Отжившие люди, мертвые темы.
Студенческое землячество уроженцев Трира было ничуть не менее отважным, нежели другие, тайно существовавшие в Бонне корпорации. Трирцы слыли щеголями, мотами, неукротимыми спорщиками и драчунами. Между ними особым почетом пользовалось несколько буянов с искалеченными рапирами физиономиями.
Хотя университетский курс длился 3–4 года, последыши студенческой вольницы проводили в Бонне по 7–8 лет.
На первом семестре Карл был зачислен ими в разряд «щенков», подобно всем начинающим студентам. Он не мог похвалиться ни одним шрамом, ни одним увечьем.
Несмотря на неустанную слежку педелей, которых при университете было великое множество, трирцы чтили дуэль. Маркс узнал, что меткий удар рапиры ценится не ниже словесного отпора в долгих литературных спорах, не меньше, чем удача в картежной игре и уменье, не морщась, сорить деньгами или лихо пить не пьянея. Ему ли бояться доносчиков, шпиков-педелей, всей этой горе-гвардии старого ханжи, судьи фон Саломона, прозванного Саламандрой! Отсидка в карцере — почет для студента, признание его удальства, орден за бесстрашие.
Чтобы подучиться и подготовить себя к неизбежным дуэлям, Карл начал посещать поединки. «Щенки» допускались на место схватки лишь в награду за выполнение разных услуг. Они относили рапиры, принадлежащие всему землячеству, к точильщику и с большими предосторожностями доставляли их обратно.
Дуэли были строжайше воспрещены, и педеля охотились за нарушителями закона с неистовством загонщиков. Саламандра, юркий, веснушчатый человек, посылал шпиков в кабачки и ресторации. Но студенты распознавали их, жестоко подтрунивали над ними, спаивали их и прогоняли.
В бильярдной пучеглазого Бернарда поединки совершались беспрепятственно. Карл легко завоевал доверие старших товарищей и был допущен, наконец, в качестве зрителя на дуэль. В большой комнате было людно. Бильярдный стол, отодвинутый к стене, служил скамьей. Поединок не обманул ожиданий. Это было жуткое, но увлекательное зрелище — демонстрация силы, изворотливости и отваги.
Пары сменяли друг друга. Два «щенка» неумело дрались на рапирах. Энергично отступая, один из них под громкий смех умудрился, пятясь задом, сбежать по лестнице на улицу.
Карл спросил о причинах схватки.
— Честь! — сказали ему многозначительно. — Честь и общественное мнение.
Он узнал, что бывают дуэли в защиту интересов и чести всей корпорации. Тогда дуэлянты отбираются старшинами.
— Тебе мы дадим парня небольшого роста, — ободрили его.
К концу турнира подошла очередь двух местных знаменитостей, студентов-филологов, «обучавшихся» в университете в продолжение четырнадцати семестров.
Маркс пристально наблюдал за происходящим.
Обменявшись рукопожатием, дуэлянты заняли указанные позиции в двух противоположных концах комнаты.
Два картинных прыжка — и они скрестили оружие.
В декабре здоровье Карла сдало: начались бессонница, головные боли, вялость.
Отец и мать в частых письмах посылали сыну всю углубленную разлукой нежность. Карл отвечал им редко, кратко.
Почтовые дилижансы привозили из Трира упреки и жалобы. Карл забывал письма на столе, на подоконнике, меж страниц штудируемой книги. Белые тонкие листки укоризненно шелестели, требуя выполнения сыновнего долга.
Мать беспокоилась, пьет ли Карл кофе. Когда Карл перечитывал записочки Генриетты Маркс, ему казалось, что она тут, рядом, в неизбежном фартуке и чепце. Он как будто слышал ее голос:
«Ты не должен считать слабостью нашего пола, что я интересуюсь тем, как организовано твое маленькое хозяйство…»
«Экономия, милый Карл, необходима в больших и маленьких делах. Какой беспорядок вокруг тебя! Книги, книги и книги… От них пыльно. Следи, чтобы комнаты твои чаще убирались, назначь для этого определенное время…»
«Моешься ли ты губкой и мылом? Надеюсь, забота матери не обижает любезную музу милого сына…»
